мрачное

Наступил синдром Вилли Вонки: ничего не могу придумать, написать, вдохновения нет, настроения тоже. Все вокруг уроды и низкоморальные личности. Пустите в отпуск

Я сошёль с ума?

***

Вчера поздно вечером, переосмыслив прошедший день, начала приставать к А. с попытками пожаловаться на несовершенство этого проклятого мира и человеческих особей, на которых ежедневно тратится большая часть дня. Была флегматично отправлена спать со словами "У тебя есть я, не выёживайся". Надо сделать статую в человеческий рост и водрузить перед рабочим столом в качестве отвлекающего от рабочей мозгое..ли предмета.

---

дайте две

Пишет  Веселый робот:

22.07.2008 в 00:00

Добавлено роботом
Трактовка смайлов по Фрейду

съём, девочки

свидание

все еще свидание

первый поцелуй

первый раз

критические дни

кунилингус

дальше, пошленько >>

ласки пальчиком

плохой кунилингус

член больше 20 см

минет

не глотает

минет затянулсо

ласки сисек

снова ласки сисек

в попку не дам!

в попку дает

кончила

не кончила

оргазм

держит свечку

не стоит

все равно не стоит

не стоит и все тут

ваааще не стоит...

стоит!!

не туда!!

это было прекрасно

а пацилавать?

это было отлично, детка...

---

Ну вот я наконец-то и дома. Сижу опаленная солнцем, намоченная дождем, окутанная запахом вишни и влажных роз. С грустью думаю о том, что завтра я проснусь в своем душном лабиринте кирпичных домов. И хотя вечер пятницы был безнадежно испорчен многокилометровой пробкой на МКАДЕ-Кашире, в 11 вечера я все-таки ступила на благословенную землю своей подмосковной фазенды. В мрачных сумерках пахло мокрой травой, костром и шашлыками.А в уютной кухоньке весело свистел чайник, а от заварника одуряюще тянуло острым мятным ароматом. И бутерброды на деревенском хлебе в полночь совсем не были калорийными, а таяли на языке как самое изысканное блюдо.
Утро субботы неприветливо грохотало грозой, вспышки молний, ослепительные как прожекторы, разбудили меня в 8 утра. Дождь колотился в окна словно сумасшедший нищий, прячущийся от непогоды. А мы пили кофе, заедая его вишней и свежим творогом. И слушали старые французские песни.
Весь наш огроный сад этим летом запущен, он огромен, зелен и кудряв. Лилии и розы неумолимо тянутся к небу, кажется, что они хотят заполонить собой не только цветник, но потеснить низкие россыпи петуниц и анютиных глазок. После дождя цветник усыпан белымы розовыми лепестками, оставшиеся крупные цветы висят, тяжело понурив головы, будто оплакивая рано ушедших сестер.

Я очень люблю ездить на дачу, в особенности, когда мы ничего не строим и не сажаем природа словно подхватывает тебя на свои заботливые руки и плавно кружит, опьяняя своей красотой и величием. Я несколько раз ходила на свой любимый заросший ряской пруд, там есть укромное местечно, за поваленной ивой, где на стволе уже почти ушедшего под воду дерева, есть место только для двоих. И хотя я была одна на этот раз, ни капли грути или печали не пролилось мне в сердце. Сидишь там, скрытая от людских глаз полосой густой листвы, в ногах мелодично квакают обитатели пруда, а над головой небо, клочкастое, в тучах, но благородного жемчужно-серого цвета, тишина, мысли текут неспешно и то, что казалось до этого странными и неразрешимыми задачами, внезапно раскладывется в простую и понятную картинку. Да и чувства в этом месте становятся в несколько раз ярче, любовь жарче,радость светлее. Душа отдыхает.

*** (return to reality)

Ну безусловно, в моем индивидуально-запущенном случае не обошлось без ссор с А. До сих пор стыдно за всё, что ему наговорила. А ему за то, что наговорил мне. И хотя мы вроде помирились, наши семейно-психологические проблемы опять остались за бортом решения. Типа "ложки вернули, но осадок остался"
С другой стороны, такие дрязги у всех происходят, просто кто-то устраивает из этого полигон для совместных баталий, а у нас как ложка дегтя. И все решается съеденным мороженным, слезами и поцелуями. Тем оно слаще.
+1 мы продали машину. И хотя сердишко мое обливается слезами, когда я думаю, что чей-то чужой зад будет протирать сиденье моего обожаемого Доджа, ничего не попишешь. Привязанность к этой хитрой блестящей бестии меньше чем боязнь того, шо однажды прэлестным днем он рассыпется на дороге.
У всех машин свой срок жизни. Прощай, мой старичок!
+2 мы-таки идем в отпуск на 1-ой неделе августа. Поедем с А. на дачу, будем вертеть коктейли, крутить пластинки, купаться и вобще предаваться всяческим безобразиям. Заслуга в выбранном промежутке времени принадлежит мне и ссоре, описанной выше Ибо на второй неделе никак было бы нельзя - у меня сплошные походы по врачам.
+3 мы любим друг друга по-прежнему, и у нас все будет хорошо. О чем мне 3 минуты назад и заявили со всей уверенностью

Таки я самая счастливая

@темы: персональный иллюзион, лЯмур

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

За окном полный и окончательный конец света. Кто говорил про битвы апокалипсиса? Хрен. Нас смоет дождем и на этом закончим.

В новостях метеорологические дядьки радостно сообщают, что сие дождливое счастье нам светит аж до четверга следующе недели. Собственно по этому поводу:

1. Есть хорошие шансы уплыть на другой континент.

2. Если и в четверг это безобразие не кончится, есть шанс даже совершить кругосветное путешествие.

---

Пишет  Patty:

27.11.2004 в 00:18

ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ВАШЕЙ ЖИЗНИ.
1. Давайте людям больше, чем они ожидают. И делайте это радостно.

- Это правило особенно полезно знать прокурорам, боксерам и проституткам.

2. Вспоминайте Ваше любимое стихотворение.

- Как только Вы не можете его вспомнить, пора остановиться и сказать"Мне больше не наливать".

3. Не верьте всему, что слышите, тратьте все, что имеете, спите, сколькохотите.

- Когда вы, наконец, расколошматите свой будильник, вы получите огромное удовольствие.

4. Когда Вы говорите: "Я тебя люблю" - говорите правду!

- И не требуйте, чтобы вам ответили тоже самое, может, они тоже хотят говорить правду.

5. Когда Вы говорите: "Я сожалею", смотрите человеку в глаза.

- И придерживайте рукой его подбородок, чтобы он не смог отвернуться.

6. Делайте предложение, по меньшей мере, за шесть месяцев до свадьбы.

- И по меньшей мере сразу шести.

7. Верьте в любовь с первого взгляда.

- В любом случае второй взгляд всегда останется у вас при себе8. Никогда не смейтесь над чужими снами и мечтами.

- Лучше расскажите это всем подряд, посмеетесь вместе.

9. Любите глубоко и страстно. Быть может, это Вас ранит, но таковединственный способ прожить жизнь полностью.

- В конце концов, вы тоже кому-нибудь можете при случае насолить.

10. В случаях конфликтов боритесь честно. Не называя имен.

- Особенно если вы не знаете этих имен. Хайте огульно.

11. Не судите о людях по их родственникам.

- Потому как родственники могут быть вполне приличными, а людиполными гадами.

12. Говорите медленно, но думайте быстро.

- И не обижайтесь когда вас называют "Тормозом". Зато вы заэто врем я,можете про них быстро подумать в два раза хуже.

13. Когда кто-либо задает Вам вопрос, на который Вы не хотите ответить,с улыбкой спросите: "Почему Вы хотите знать?".

- Получив невнятный ответ, посылайте всех на болт.

14. Помните, что великая любовь и огромные достижения требуют большогориска.

- Зато у вас будет самая красивая эпитафия на этом кладбище.

15. Позвоните маме.

- И спроси, почему она не спит в три часа ночи?

16. Говорите "Будьте здоровы", если слышите, что кто-то чихает.

- Даже если это на вас чихнули.

17. Когда Вы проигрываете, не упускайте урок.

- С паршивой овцы хоть шерсти клок.

18. Помните три принципа: Уважайте себя; уважайте других; отвечайтеза все Ваши поступки.

- Ну и как вам нравиться быть козлом отпущения?

19. Не позволяйте маленькому спору разрушать большую дружбу.

- Сразу же затевайте огромный всеобъемлющий спор, а он стоит дружбы.

20. Когда Вы понимаете, что сделали ошибку, немедленно постарайтесьее исправить.

- И ни в коем случае никому о ней не говорите. А если ее кто-тозаметил, постарайтесь все свалить на другого.

21. Улыбайтесь, снимая телефонную трубку, отвечая на звонок. Тот, ктозвонит, почувствует это по Вашему голосу.

- А вы не пробовали с улыбкой звонить 01, 02, 03?

22. Вступайте в брак с мужчиной (женщиной), слушать которого Вам приятно.

Когда Вы станете старше, его умение общаться будет столь же важным,как и любое другое.

- Иначе вам придется разориться на плеер.

23. Проводите некоторое время в одиночестве.

- Для этого хорошо подходят шкаф или комод. А потом кааак выпрыгните.

24. Будьте открыты для обмена, но не выпускайте из рук Ваши ценности.

- Постарайтесь взять чужое и быстро смотаться.

25. Помните, что иногда молчание - лучший ответ.

- Это любимая шутка глухонемых.

26. Читайте больше книг и смотрите меньше ТВ.

- Потому что книг много, а телевизор всего-то один.

27. Живите хорошей, достойной жизнью. После, когда Вы станете старшеи оглянетесь назад, Вы сможете вновь порадоваться этому.

- Когда вы станете старше, гораздо приятней оглядываться назад, чемсмотреть вперед.

28. Верьте в Бога, но запирайте машину. (На Бога надейся...)

- В конце концов, у Бога не было машины, на фига она вам.

29. Атмосфера любви в Вашем доме так важна! Сделайте все, что Вы можете,чтобы создать спокойный гармоничный дом.

- Если сами не справляетесь, вызовите санэпидемстанцию по борьбес тараканами.

30. В спорах с любимыми имейте дело с текущей ситуацией. Не припоминайтепрошлое.

- Конечно, сравнение с прошлым может быть не в вашу пользу.

31. Читайте между строк.

- Немного научитесь, будете читать между страницами.

32. Делитесь своим знанием. Это - способ достичь бессмертия.

- Самое трудное найти того, кто вас обессмертит и выслушает.

33. Будьте нежны с Землей.

- И будет она вам пухом.

34. Молитесь. В этом - неизмеримая сила.

- Если у вас все-таки сперли машину, попросите новую.

35. Никогда не перебивайте, когда Вам льстят.

- Ведь это в самом деле приятно.

36. Не вмешивайтесь в чужие дела.

- А то огребете, ни один хирург не заштопает.

37. Не доверяйте мужчинам и женщинам, которые не закрывают глаза, целуясьс Вами.

- Чтобы заметить, как они не закрывают глаза, вам придется их тожене закрывать.

38. Раз в год отправляйтесь туда, где Вы не бывали.

- Если конечно срок позволяет.

39. Если Вы сделаете большие деньги, употребите их на помощь другим,пока Вы живете. Таково величайшее удовлетворение от богатства.

- Так думают все, кто не смог сделать большие деньги.

40. Помните, что не получить желаемого - это иногда и есть везение.

- Главное чтобы не всегда вам так везло.

41. Учите правила и некоторые - нарушайте.

- УПК РФ.

42. Помните: это прекрасно, когда вы любите друг друга, но ещелучше - когда вы нуждаетесь друг в друге.

- Если вы любите, это еще не значит, что вам дадут в долг.

43. Оценивайте свой успех по тому, чем Вам пришлось пожертвовать, чтобыдобиться его.

- После чего подумайте хорошенько. Зачем вам этот успех, если вытак много ради него угробили.

44. Помните, что Ваше "Я" есть конечная точка Вашего путешествия.

- На кладбище.

45. Относитесь к любви и приготовлению пищи с безрассудной беспечностью.

- Сифилис и понос это не самое худшее, что может с вами случится

---

из нового текста, отрывок

Меня все время мое неугомонное собственное «я» пытается заставить писать. Потому что ему, этому «я» с самим собой разговаривать скучно, выбрасывать я-шные мысли – бездарно, а тут к «я» прилагаются вполне себе здравомыслящий мозг, воображение, легко уводящее этот мозг в глубины иллюзий и фантазий и тело, тоже ничего себе, хорошее такое тело, исправно функционирующее и позволяющее двум выше обозначенным субстанциям собою управлять и перемещать себя в самый что ни на есть занятный котел событий. В общем, хочешь или не хочешь, а надо подчиниться.
Вообще я с моим «Я» большие приятели. На этом месте, дорогой читатель, не стоить огульно думать, что в отличие от «Я» с головой или с психикой у меня проблемы. На самом деле, этот словесный выпендреж – только лишь способ в некотором роде «завуалировано» сообщить, что у меня «ум с сердцем» в ладу. Ну, почти всегда. А так же возможность пожаловаться на собственную лень. Ибо я, обладая достаточным запасом картинок на холсте воспоминаний и средствами к их изображению – написанию, банально не могу посадить себя за стол, взять ручку (подвинуть клавиатуру) и начать наконец делиться этими сокровищами памяти и внимательности с… Ну для начала – с листом бумаги (текстовым документов),а в дальнейшем – и со всем миром. Или как повезет.
Кроме лени есть еще и тот мерзкий факт, что даже когда на меня снисходит (внутреннее «Я» дает, наконец, пинка мозгу) вдохновение, я непременно останавливаюсь, зависая в глубоких философских раздумьях «А о чем же я собственно буду писать?». Ну, мол, меня беспокоит тот факт, что накопленное добро, рвущееся на бумагу, - это весьма себе пестрое разнообразие лоскуточков от большого одеяла текущей жизни, и чаще всего край одного не подходит к другому.

---

История про нас. Продолжение

Погода какая-то квёклая, тучи, но иногда выходит солнце, и это обнадёжи-вает. Вода в умывальнике свежезамороженная, нет не с коркой льда, конечно, но приближается к этому. Бежим завтракать. Юлькина бабушка напекла блин-чиков, наставила на стол остатки вчерашнего пиршества и много-много ва-ренья, и рядом с нами тут же оказываются Юлькины кошки – Кузя, Патька и рыжий Васька. Такое замечательное кошачье семейство, греются на окне и ждут своих порций. Мы налегаем на блины, щедро сдабривая их вареньем, сметаной, не заботясь о том, что нам ещё надо идти на пикник. Приходит Юлькина бабушка и начинает нам рассказывать, что творила наша Юлёнка в голоштанном детстве. Ну, друг от друга мы недалеко ушли, и мы все погру-жаемся в воспоминания о безоблачном детстве.
Потом мы моем посуду, и идём собираться. Берём два больших пакета. Гру-зим туда сухую бумагу для костра, шампуры, остатки шашлыка, Машкину ку-рицу, соль, наливаем себе в бутылку из-под кетчупа наливки, думаем. Машка заявляет:
- Надо взять все зонты!
- Зачем? – Юлька так удивилась – Возьмём дедушкин чёрный и твой, и хва-тит, дождя вроде не будет. Надо плёнку взять, постелем на землю.
Тут в наши сборы вклинивается бабушка и говорит, чтобы мы взяли дрова. Ну, дают – надо брать. Короче, мы бегаем по всему участку как курицы, хва-таясь, за разные непотребные вещи, как будто уходим на год, не меньше. Со-брались, оделись, вышли. Дошли до магазина, затарились там сардельками, сыром, хлебом. Мы с Машкой выкатываемся на улицу, прикуриваем сигаре-ты, и она вспоминает, что забыли взять нож! Ой, молодцы! Вручаем Алёнке точную инструкцию, где в Машкиной сумке лежит наш знаменитый резак…..с лезвием длиной в два сантиметра. Она убегает, мы стоим, и тут начинает на-крапывать дождь. А зонт мы вообще в итоге взяли один. Выходит Юлька, и мы жмёмся под одним зонтом – хорошо ещё, что дождь не сильный – так, моросит. Но мы всё равно лихорадочно соображаем, что делать дальше - ид-ти обратно? Играть в Джио-Джангу? Всё равно, как вчера не выйдет. И потом, мы приехали отдохнуть на свежем воздухе, а не в доме сидеть. Поэтому мы всё-таки решаем идти, и Юлька говорит, что быстрее будет, если мы пойдём через Чёрный Ручей. Из-за поворота выбегает Алёнка под чёрным зонтом и с двумя ножами в руке. Мы сообщаем ей наши планы, и дружной четвёркой ползём к ручью. Одно дело смотреть на этот ручей издалека, а другое дело знать, что через него надо перейти. Брёвна, кстати, узкие и лежат в воде. Юлька снимает кроссовки, носки, оставляет всё это НА БЕРЕГУ (это жутко непонятно, если бы она все-таки перешла, что бы мы стали с её тапками де-лать), и наступает на эти два бревна, растопырив ноги, как пингвин. Машка, как самая умная, надела колготки, и теперь таращится на мокрой и скользкой глине, пытаясь не изгваздать джинсы и снять заодно колготки. Кстати, там недалеко проходит дорога, и все проходящие граждане изумлённо взирают на группу «в полосатых купальниках», двое из которых смотрят куда-то в ручей, причём один стоит с двумя пакетами, из которых торчат дрова, шам-пуры и свешиваются грозди сарделек. И ещё одна фигура, стоящая на глине одной голой ногой, а вторая при этом ещё в чулке, и с джинсами не шее. К тому моменту, как Машка избавилась от одного чулка, Юлька, всё это время пятившаяся как рак назад по этим брёвнам, вернулась к нам обратно, и заяви-ла, что брёвна слишком сильно прогибаются и вода холодная, поэтому луч-ше идти в обход. Я не пишу, что сказала Машка, потому что такой отборный мат нельзя использовать даже самому гениальному писателю. Просто по-ставьте себя на её место. Вообщем, стоим мы у этого ручья, Машка материт-ся, как сапожник, одевается, а между тем снова начинается дождь. Но мы как герои-пионеры разворачиваемся и бодренько шлёпаем к шоссе. Идём разго-вариваем, а поскольку с нами Алёнка периодически отходим на метр, чтобы покурить. Мы идём по той самой дороге, по которой мы сюда приехали. Впереди дорога плавно заворачивает, поэтому горизонт для нас закрыт, но по обеим сторонам от нас высятся ёлки и сосны, и мы пребываем в странном чувстве восхищения от всего, что нас окружает. Потом Юлька говорит:
- Вон там видите столб?
Мы приглядываемся – где-то вдалеке и вправду маячит какая-то белая хре-новина. Странно, а Стулова ещё всё время жалуется, что плохо видит. Я и то еле-еле разглядела.
- Ну?
- Гну. Там свернём на шоссе, на асфальт, а потом нужно будет ещё свернуть –и мы уже почти у реки.
- Юль, а идти-то сколько?
- 5 километров.
Ни хрена себе! Но потом, не знаю уж по каким причинам нам кажется, что пяток километров – это ерунда, как … Ну, в общем, плёвое дело. И бодренько так шлепаем себе со своими дровами и сардельками. Когда мы вышли на это асфальтированное шоссе, сначала подул ветер – такой ураганчик деревенского масштаба. Бог с ним. А потом пошёл дождь. И не моросящий дождь, а ливень примерно уровня Всемирного Потопа. Возвращаться? Ага, сейчас. Мы прошли уже полпути, теперь ни за что. Мимо проезжают машины, и с удивлением взирают сквозь залитые стекла на четырёх дураков с дровами, которые как караван упрямейших ослов прётся в самый дождь по шоссе. Мы с Юлькой уже давным-давно закрыли зонт – во-первых, спицы уже перекорёжило так, будто кто из него пытался связать узор крючком; а во-вторых, смысла в нём всё равно не было – наши штаны были мокрыми по самые «не балуйся», в ботинках плескалась вода (хотя мне в этом отношении как-то легче было – у меня ботинки были треснутые на обеих подошвах), а Машка закрутила Алёнку в своё пальто, и они идут позади нас. Хуже всего то, что шоссе пролегло в абсолютно голой местности. Наконец, сворачиваем. Вы знаете, что такое просёлочная дорога с ухабами и ямами, разбитая транспортом, в дождь? Я расскажу: это глина, грязь и всё это в воде. И вот по этим русским угодьям мы тащимся ещё добрых полчаса. Мимо про-езжает трактор. Бедный водитель! Ему это зрелище наверняка до сих пор снится в страшном кошмарном сне – четыре мокрые кикиморы по уши в глине прутся на пикник. Юлька опять заприметила какой-то столб и заявила, что у него нам надо свернуть и мы выйдем к реке. Кстати, и дождь уже не такой сильный. Шлёпаем теперь через заросли репейника, всё цепляется к мокрой одежде и волосам. Дорогу вдруг перекрывает глубокая канава, как спуститься - неизвестно, потому что внизу мокрая глина. Хватаясь буквально за воздух сползаем вниз, потом по жалким пучкам травы забираемся наверх, не забывая при этом, что у нас с собой ещё и дрова. Просвечивающаяся ро-щица почему-то горелых деревьев, снова канава, но кто-то очень умный и заботливый проковырял в глине ступеньки. Но они, заразы, тоже скользкие. Короче, навернувшись пару раз вы вылезли на берег реки. Красота-то какая, лепота! И кострище есть. Только дождь идёт. Бросили мешки, укрыли их плёнкой, покурили. На общем собрании туристов пришли к единому мнению, что надо построить шалаш над кострищем, чтобы и самим там сидеть, и костёр жечь. Вначале мы с Машкой нашли две огромные дубинки длиной метра в два, и решили в землю их воткнуть, но они почему-то не втыкались, и тогда мы достали Машкин нож и стали копать им землю. Двухсантиметровым лезвием! Потом копали руками и палками – ну доисторические люди, палка-копалка с моторчиком. Выкопали три такие хорошие, мазёвые ямины, воткнули туда две дубины. Юлька с Алёнкой в это время ломают ветки, которыми можно будет потом сверху шалаш прикрывать. И делается эта работа с таким рвением, как будто мы себе на зиму жильё готовим. Мы с Машкой возвращаемся к первой канаве, где горелые деревья. Во-первых, там, в канаве, можно присесть, во-вторых, эти деревья легче ломать, а нам позарез нужна третья дубина. Но они не ломаются. А по всему берегу тянется такая живая изгородь из таких тоненьких деревьев, ну в обхват где-то в два кулака. Машка уже нарубила там веток, а я углядела чуть поломанное дерево, которое по размеру как раз нам подходит. Стою я, кручу это дерево во все стороны, подходит Машка и предлагает мне следующее:
- Слушай, давай я его буду держать, а ты на нём будешь прыгать!
Так и сделали. Почти сломали, и тут увидели, что Юлька наломала столько веток, что сейчас с ними упадёт, и они её завалят по самую макушку. Машка бегом к ней, хорошо хоть нож мне оставила. Я этим ножом, точнее я этот нож чуть не спилила – деревом. Потом думаю: «Ай, ладно! Чем чёрт не шутит», ухватила его двумя руками – ну как в сказке про репку. Короче, когда я его выдернула вместе с корнями, Юлька посмотрела на меня и сказала:
- Да, девочки, мы настоящие русские бабы! Деревья корчуем голыми руками!
Самое главное было теперь этот шалаш обложить ветками так, чтобы сквозь него не капало. В это время проходит какой-то мужик, останавливается, спрашивает у Алёнки:
- Девочки, закурить есть?
Ну да, у Алёнки всегда есть. Она позвала нас. КАК мы втроём вышли - мок-рые, грязные, руки в земле, с ветками, он чуть с обрыва в реку не улетел.
- Что, - говорит, - шалаш строите?
- Да. А то вот дождик идёт. А у нас пикник.
Видали? Я теряюсь в догадках, что мог подумать этот мужик, услышав такой ответ. Девочки пошли на пикник. Своротили полрощи, можно сказать, гла-зом не моргнули, в дождь собираются развести костёр, и ещё что-то большое лежит, завёрнутое в полиэтилен. Страшно? Вот и ему страшно стало.
Шалаш построили с двумя входами, один – к реке, другой – к шоссе и к это-му второму пристроили ещё две палки и навесили на них плёнку – туда по-ложили все продукты. Сложили дрова, Юлька запаливает костёр – и, кстати, дождь кончился сразу же, как только мы достроили нашу конструкцию. Зато какой заряд энергии! Экстрим! Меня отправили замыть нож. Берег разделяет-ся на две части протокой, мне надо спуститься к самой воде, речка проходит сквозь трубу, вода там более чистая, и там хотя бы можно спуститься, но с трудом, та же глина, и тропинка скрыта густой осокой. Поэтому я и не виде-ла, как на мою ногу прыгнула жаба. Что я виновата, что я так громко ору? Нет. Ладно, нож и руки я привела в божеское состояние, поэтому теперь на карачках поднимаюсь наверх. А там уже сардельки насажены на шампуры, нарезан лук и сыр, и Алёнка рыщет в поисках больших лопухов, которые мы используем как тарелки. Санэпидемстанция умерла бы на месте. Лопухи раскладываются на землю, обливаются сверху кетчупом и майонезом, и мы приступаем к своему законному пикнику. А на другом берегу тоже, кстати, не пусто, там нас люди приметили, когда мы ещё шалаш строили, а теперь там собралась небольшая толпа отдыхающих, которые наблюдают шоу четырёх клоунов, то есть нас. А между тем уже припекает солнце, наша мокрая одеж-да преет, и мы снимаем носки, чтобы просушить их у костра. В шалаше мы так и не посидели – дым валит сразу изо всех щелей, не подчиняясь никакой логике. А что – очень, надо сказать, душевно покопали. Поэтому теперь мы вчетвером стоим босиком с закатанными штанами на обрыве и танцуем кан-кан. Ну, весело нам, хочется попридуриваться, хотя куда уж дальше. Плохо то, что нас поджимает время, нам уже звонил Юлькин папа, и нам пора со-бираться. Жалко, строили – строили, построили, столько сил потратили, но мы выбрасываем лопухи, измазанные расплавившимся сыром, собираем все мешки, шампуры. Юлька спрашивает:
- Ну что по шоссе?
Нам как подумалось, что придётся опять тащиться 5 километров пёхом по шоссе, в такую даль, что мы дружно орём:
- Через Ручей!!!
- Мы все вымокнем.
- Юль, - саркастически замечает Машка – А ты считаешь, наверное, что мы сейчас сухие-сухие. Пошли, хуже уже не будет.
Мы выбираемся на ту же просёлочную дорогу, и идём к новым участкам. Юлька сказала, что нам надо пройти буквально полчаса. Господи! Как там будут жить люди – непонятно. Улицы залиты водой, мы опять идём мокрые по уши. Вокруг нас возвышаются кирпичные коттеджи, почти замки. Удиви-тельно, богатые люди, вероятно, думают, что чем больше всяких башенок, лепнины, загогулин – тем богаче, а то, что выглядит это сооружение по меньшей мере нелепо – никто не задумывается. Светит солнце, и довольно сильно припекает, но это не слишком радует – у нас обветрены лица, и кожа будто горит, к тому же наша влажная одежда в тепле начинает, прямо ска-жем, пованивать. Участки резко обрываются у самой кромки леса, тропинка чуть петляет, скачет вверх-вниз по ухабам, опять мы скользим по мокрой глине, и вдруг сразу за поворотом перед нами Чёрный ручей. С другого бере-га он кажется ещё более зловещим, потому что с той стороны, куда нам предстоит перейти, можно спуститься к воде, а с нашей резкий обрыв глини-стого берега, и коряги торчат прямо из воды так, что до брёвен и не добе-рёшься. Юлька решает идти первой, она обнаруживает, что, для того чтобы слезть, нужно ухватиться за торчащую корягу и встать на то бревно, которое пошире и не так прогибается. Как пингвин-переросток, она медленно с ис-кусством канатоходца переходит на ту сторону. Всё обратной дороги нет, и Алёнка готовится к спуску. Юлька шла прямо в кроссовках, а она снимает обувь и носки, и почти перебегает на другую сторону. Нам с Машкой Юлька советует идти в обуви, а Алёнка босиком, говорит, что вода не очень холод-ная. Мы с Бычкой мнёмся, решая, кому же из нас идти первой. Наконец, Машка собирается, но она идёт в обуви, боится соскользнуть - а там, очень илистое дно, и могут быть стёкла, и вообще никто не проверял, на что там внизу можно напороться. Машка двигается вообще как черепаха, но вот она тоже переходит, а я уже сняла ботинки с носками, и жду своей очереди. На-конец, я спускаюсь. Заранее прошу прощения у читателя за то, что так скупо описываю переход моих друзей, просто в то время, когда они переходили, я боролась с паническим страхом и думала разуваться мне или нет. И вот я тоже встаю на брёвна. Они и правда довольно скользкие и сильно прогиба-ются, но в воду они уходят только на середине. Тем не менее брызги всё равно долетают до моих ног, и вода кажется мне довольно холодной. Глав-ное в этом деле – плотно обхватывать ступнёй поверхность бревна и идти надо, припадая то на одну, то на другую ногу. Брёвна погружаются в воду, и мои ноги тоже – почти выше щиколотки, вода очень холодная, и к тому же течение быстрое, поэтому ледяные чёрные струи сильно бьются об мои но-ги. И вдруг меня охватывает странное ощущение, и мне хочется идти через этот ручей бесконечно, а как же – я чувствую себя почти участником шоу «Последний герой». Такая экстремальность! Всё обрывается, когда подо мной начинает шататься бревно, и я не могу оторвать от него ногу, боюсь упасть. Я восстанавливаю равновесие, и вдруг Машка почти в глаз мне суёт палку и кричит:
- Держись, давай.
Я так вдруг разозлилась – только, понимаешь, встала по-человечески, как она весь ритм ходьбы перебила. Я отбрасываю эту палку и прыгаю на берег.
- Какого хрена, Маш! Я почти дошла.
- А если бы ты упала?
- А этот прутик, что, помог бы?
Мы обуваемся на берегу, но мне надо помыть ноги, и я опять спускаюсь к ручью, где лежит кусок бетонной плиты, но тут моя нога соскальзывает, и я с рёвом съезжаю на попе вниз, как на санках. Оборачиваюсь. Девчонки и с бледными лицами молча смотрят вниз:
- Ты как?
- Нормально. – и начинаю омовение ног, и слышу, как наверху они уже все смеются, говоря о том, что не упасть было нельзя, и кто-то всё равно должен был это сделать. Должен был! Почему всегда я? У меня теперь штаны все сзади выглядят так, будто меня где-то долго и упорно валяли. Все грязные, чумазые, растрёпанные вползаем на участки. Юлькина бабушка охает и аха-ет, возмущаясь тем, что нас вообще понесло в такую дождину на пикник. Поднимаемся на второй этаж. Ох, как хорошо! Машка, как Мери Поппинс, достаёт из закромов родины свитера и носки – короче, раздаёт всем сестрам по серьгам. У дома уже сушатся её джинсы, наши носки и Аленкина одежда. Я надеваю джинсы, в которых приехала, а Юлька не переодевается. Обнов-ляем только носки. У самого крыльца на солнышке стоит ванна – ну, у всех на даче такие наверное есть, с водой, на ванне лежит доска, на которую мы с Юлькой выставили свою обувь. Машка не видит в этом необходимости – она обратно решает поехать в шлёпанцах. А до приезда Юлькиных родителей осталось минут десять, поэтому мы чинно собираемся, причёсываемся, по-переменно вспоминая сегодняшний да и вчерашний день. К даче подъезжает родительская машина. Уже стоя в сенях, мы слышим, как Юлькина мама спрашивает:
- Где их носило? Штаны висят.
Бабушка вероятно объясняет причину сушки белья, на что Юлькина мама от-кликается:
- Ну, чуды! Чуды! Вот понесло же их!
Надо торопиться. Мы стаскиваем вещи вниз, Юлька предлагает проститься с лестницей. Теперь нам с Юлькой надо переобуться, чтобы не уехать в гало-шах. Я надеваю один ботинок, а Юлька тянет свой кроссовок. Но другой мой ботинок стоит на Юлькином шнурке. Она замечает:
- Черт, совсем не высохли.
- А у меня высохли, - радуюсь я.
И тут эта вредина дергает свой кроссовок, шнурком поддевает мой ботинок, и он падает в воду. Мой СУХОЙ ботинок!
- СТУЛОВА, Я ИМЕЮ ОСТРОЕ ЖЕЛАНИЕ ТЕБЯ УТОПИТЬ! В ЭТОЙ ВАННЕ! ОНИ БЫЛИ СУХИЕ!
Она делает вид, будто жутко испугана, но нас уже зовут родители, и мы вы-ходим за ворота. Последние фотографии на фоне дома, папа за рулём, мы с Юлькиной мамой, и мы лезем в машину. Причём сначала лезем без обуви, а вслед нам Алёнка закидывает нашу обувку.
Я не описываю дорогу обратно, я почти всё время спала, зато напоследок мы тоже получили свою порцию смеха, последнюю. Когда нас высадили с Машкой у аптеки, мы с ней явили жалкое зрелище. Я-то ещё ничего выгля-дела, никто ж не видит, что ботинки у меня мокрые. А Машка – белый длин-ный свитер, который велик ей раз в пять, черные лосины и голубые носки, и
плетеные шлепанцы, и Машкина знаменитая сумка. Называется, попугали народ в Талдоме, попугаем в Москве. Славный русский город Талдом…


Всё, я больше ничего не напишу об этом, выходные кончились именно на Машкиных голубых носках, хотя мы ещё встретились в этот день. Талдом-скими мы их окрестили случайно, или это сделала я – неважно, пусть они будут первыми в следующей веренице историй – в конце концов, именно с них всё это началось, они имеют на это право.


Все события и герои данного произведения существуют на самом деле, а не являются плодом фантазии автора. За повышенное вни-мание психиатров к героям автор ответственности не несёт.

---

А это тоже творчество. Это хохмическое жизнеописание нашей бурной юности...

Предисловие, зачин, вступительная песня, экспозиция, теорема (хотя за ней и не последует никакого доказательства), просто НАЧАЛО.

"Друг – это тот, кто в любое время дня и ночи имеет на тебя право»

Я сижу одна дома, в четырёх стенах, и, как паук, собираю в единый клубок все воспоминания, мысли, полустертые ощущения и эмоции о самом, на-верное, приятном явлении (если это можно так назвать) в моей жизни – о моих друзьях. Иногда мне кажется, что слово «друзья» недостаточно емко для определения нашей системы, состоящей из четырех элементов. Это большой замкнутый круг, мир, целая эпоха, которая живет по собственным законам в индивидуальном времени, несогласованном с представлениями реальности. Мы никогда не говорили друг другу, что мы братья и сестры те-перь, где-то подсознательно это знает каждый и в то же время осознает, что эти слова также не слишком глубоки и полны для нашего глубокого смысла. Наша компания представляется мне Землей и Антеем, неразрывной сово-купностью – мы черпаем друг у друга жизненные силы, мы учимся друг у друга, познаем себя и окружающую реальность. Я уже начинала писать об этом как-то раз на даче, но все эти записи так и лежат во влажных комнатах второго этажа и, вероятно, останутся там навсегда. Не раз было сказано, что если описывать нашу жизнь, то получится роман почище Джойсовского «Улисса». Я и правда до сих пор не знаю, что нужно описывать, а что оста-вить для бесконечного перемалывания в памяти – наша жизнь слишком ве-лика и многоцветна, чтобы можно было вписать её в одну палитру. Мы че-тыре стороны света, четыре времени года, и иногда сожалеем, что по знакам зодиака не можем претендовать ещё и на космические стихии. Мы столько переделываем под себя, вмещаем астрономическое число образов, что нель-зя уже отделить «мушкетеров от бригады». Мы концентрированная кладезь актерских талантов, меняющих своё амплуа с бешеной скоростью. Такая ма-ленькая труппа, дающая концерты сама для себя – и лишь изредка для слу-чайных зрителей. Где мы ни были, в какой бы компании не оказывались – мы со всеми и отдельно. Этого никто не замечает, это видим только мы – для нас уже давно так установлено, безоговорочный вариант. Нам бывает все равно, где находиться в свободное время – мы редко ищем экзотические ва-рианты проведения досуга, но мы никогда не скучаем. Иногда только кажет-ся, что невозможно просто сидеть в окружении лестниц, лифта и дверей подъезда, и мы начинаем раздумывать – куда бы пойти, но у нас не слишком большой выбор – у нас есть два кафе и улицы района, где нам знакома каж-дая трещинка. Сейчас сезон дождей, и мы не выходим даже на лавочку поиг-рать в карты. Карточные игры – довольно частое в нашем кругу явление. Ни одна из партий не похожа на другую, мы играем двое на двое, у нас свои системы переговорочных знаков, мы часто в шутку огрызаемся друг на друга за неудачно сорванный ход, материмся, объедаемся, обпиваемся, буйно ра-дуемся при победе – будто выиграли миллион долларов. Все наши якобы серьёзные действия вызывают у нас неудержимые приступы смеха. В других компаниях наши шутки «без улыбок на лице» получили порочную репута-цию самых ярких приколов. Это всего лишь обычный стиль нашего сущест-вования. Помню один раз мы играли в карты под дождём, сидя на лавочке во дворах, и накрывались самодельными газетными шапочками – и до слёз смеялись, представляя лица тех, кто живёт в доме напротив и каждый день лицезреет нашу разношёрстную компанию. В другой раз мы купили пакет арахиса на триста грамм и в течение трёх часов не могли его съесть. Со сто-роны мы похожи на компанию алкоголиков с той разницей, что мы вместо водки пьём воду, соки – и лишь изредка пиво. Это только дань лету. Про-шлой зимой мы установили себе субботу, как день, когда надо собраться, ку-пить острых корейских салатов, чипсов, шесть бутылок Efes Pilsner и с на-слаждение потягивать всё это за красиво накрытым столом, обсуждая про-шедшую неделю. Потом, правда, наши сборища участились, и все начинало напоминать внезапный налет мамайского войска. Удивительная компания психов. Если мы куда-то едем – за город, просто отдохнуть в центре, за по-дарками, за кем-нибудь на работы, покупать вещи – все идёт не так как у нормальных людей, что дает ещё один повод для дальнейшего обсуждения. Проехать на электричке нужную станцию и уехать дальше километров на пятьдесят, закупиться продуктами до такой степени, что невозможно даже унести их с рынка и грузить в машину как мебель, выносить из квартиры му-сор – по семнадцать тюков сразу, чтобы не бегать второй раз – всё это нор-мально, но об этом другой раз. Никогда не делается это всё специально, как полагают те, кому всё это рассказывается – просто так происходит само со-бой. Просто такая наша жизнь.

Это всего лишь философия, всё остальное не будет настолько долгим и нудным, это будет самое полное собрание наших воспоминаний, самых яр-ких и незабываемых приключений. Это наша неповторимая история.

Талдомские выходные.

По-хорошему, конечно, писать надо было, соблюдая хоть какую-то хроно-логию. Все остальные, с позволения сказать, произведения тоже, конечно, не образец и эталон цельности, но там я хотя бы как-то но следую законам вре-мени. Но, во-первых, когда мы обсуждаем наши похождения вместе, мы это делаем спонтанно, а во-вторых, идея вообще написать о нас возникла у меня именно после этих выходных, и все к тому же очень просили меня поскорее запечатлеть эти события на бумаге. Так и вышло.

Я даже приведу точную дату, э-э-э, по-моему, ну…., а ну да 7 и 8 июня. Мы – это в данном случае Юлька, Машка и я собрались на свежий воздух, на при-роду, за впечатлениями, наконец, просто отдохнуть от земных забот – коро-че, решили ехать к Юльке на дачу. Мне ужасно стыдно, но я не могу до сих пор точно сказать, где же сие место расположено – а всё из-за невероятных перипетий, связанных с дорогой и нашей глупостью и невнимательностью. Вообще-то, если мне не изменяет память, мы могли бы доехать и с Юльки-ными родителями на машине, но у меня с утра был экзамен по старославян-скому, и нам была предоставлена свобода самостоятельного передвижения. Юлька заранее предупредила нас, чтобы мы не брали много вещей, что вполне было разумным – мы ведь ехали меньше чем на два дня. Только мы не учли одного – люди-то ведь все разные, я – минималистка, а Масянька – гипермаксималистка. Так и получилось, что я взяла один пакет с пижамой, спортивными штанами, сменой белья и соответственно продуктами – как обычно, быстрорастворимые концерагены макаронной промышленности, пе-ченьки, и прочую шушеру – для электрички и так – посидеть. Зато Машута собралась, вероятно, ехать от Савёловского вокзала аж на Северный полюс, поскольку предстала перед нами с огромной спортивной сумкой, в которую можно без особых усилий спрятать меня и Стулову. Сумка была набита сви-терами, штанами, носками, косметикой (ну это, правда, было у всех нас – там, лосьоны, кремы) и впридачу ещё, почему-то, курица сырая (или лапки), спагетти, сыр и другой провиант. Ну, понятное дело – Машка учится в инсти-туте Туризма и Гостеприимства – там, наверное, так учат. Вот я - филолог, вещей минимум, зато взяла лекции, книжку и ещё Юлька мне книжку подог-нала. А Юлька, кстати, поступила разумнее нас и практичнее – вещей не просто минимум, а необходимый минимум, телефон (на моём, как всегда, кончились деньги). Юлька приблизительно знала, во сколько уходит нужная нам электричка, она говорила также, что ехать где-то час двадцать, и мы должны были успеть до перерыва, чтобы потом ещё успеть хоть чуть-чуть прогуляться вечером. Ну-ну. Мы, конечно, опаздывали. Ну, началось всё с того, что Машка долго не могла успокоиться – всё вспоминала, чего она могла забыть, и в связи с этим раз двадцать возвращалась в квартиру - встре-чались-то мы как всегда у неё. Наконец, вышли. Знаете, что такое закон под-лости? Это когда ты опаздываешь и рискуешь ждать своей электрички битых часа два, и приехать на дачу в полночь, а редко ходящий автобус (сраный 72 номер) уходит прямо из-под носа!!!!!! Га-а-а!!! А они обычно ходят через 20 минут каждый. А теперь уже ровно через 40 минут мы должны сидеть в элек-тричке! Правда, есть ещё маршрутки, конечно… И тут Бычкова (ну как же без историй!) вспоминает, что заграбастала 2 комплекта ключей, и нечем будет открывать дверь, и все придётся ждать, когда же она вернётся из своего ма-ленького путешествия. Она бежит обратно. А подниматься на 8 этаж… Пеш-ком! Лифт не работает! Я поворачиваюсь к Юльке и говорю: «Как ты счита-ешь, Юльевгеньнна, МЫ СЕГОДНЯ КУДА-НИБУДЬ УЕДЕМ ИЛИ НЕТ?» А она так на меня посмотрела, будто я у неё спросила, когда мы будем хорошо жить и на нас сверху мешки денег будут падать, и с таким характерным сар-казмом отвечает: «Ну, это же Бычкова, Юль! Ты, что, надеялась, что мы прям вот так сразу и уедем?» Действительно, даже смешно, на моей памяти нико-гда такого не было – чтобы Мария вовремя собралась, мы бы не опаздывали и не бежали потом сломя голову. Буквально через каких-то пятнадцать ми-нут (у нас сложилось впечатление, что один комплект ключей весит тонну – такие, знаете ли, милые квартирные ключики длинной в метр) она выскаки-вает из подъезда, и кричит: «Я вспомнила, что я забыла!». А мы ей уже кри-чим: «Давай бегом!», потому что видим, как мимо нас уже почти проехал ав-тобус, а красный свет сейчас сменится зелёным, и как мы тогда поедем – не-известно. И мы бежим. Я думаю, мы мировые чемпионы по опозданиям и беготне за транспортом – только за вагонами в метро мы, кажется, ещё не бе-гали. Причём, я сейчас так смутно подозреваю, что народ, конечно, пялился на нашу гоп-компанию, несущуюся гигантскими скачками за автобусом, при-держивая свои пожитки и докуривая сигареты. Уф-ф-ф, сели. Юлька бросает взгляд на часы и замечает, что мы, как ни странно, ещё можем и успеть. Знаете, как в автобусе расположены сиденья – те, что у самого центра, два кресла воткнуты в невыразимо маленькое пространство. Когда мы вбегаем в автобус, они свободны, но туда уже намеревается сесть какая-то тётка с авоськой и квадратным задом. А нам, если честно, очень не хочется стоять после спринтерского начала да к тому же со своей ручной кладью. И Машка, как заправский метатель копья, диска и тому подобных орудий, ещё стоя на второй ступеньке забрасывает свою туристическую сумягу прямо на свобод-ные места перед этой самой тёткой, которая так некстати нацелилась на на-ши сиденья. Но… места только два, пол грязный, а у нас ещё и багаж… Ну, в общем представьте следующую картину: Машка у окна, я ближе к проходу, между нами зажата Юлька, которую, впрочем, не видно. Потому что на ней стоит Машкина сумка, Юлькина торба и мой пакет. Издали кажется, будто мы едем с сумками и ещё с чьими-то ногами. На самом деле, я думаю, что всем нам гораздо больше нравится вот так опаздывать, чем чинно вовремя выхо-дить из дома, когда мы куда-то собираемся вместе. Даже банальный, каза-лось бы, бег за автобусом вызывает у нас массу пересудов, шуток, и поэтому, сидя на отвоёванных местах, мы заливаемся смехом, передразнивая самих себя в очередной нелепой ситуации. Потом Юлька, заваленная вещами, на-чинает живописать нам красоты её дачи и всевозможные развлечения, кото-рые нам предстоит испробовать, испить, так сказать, для полноценного от-дыха. Наконец, Совок… Подхватываем свои кули, и снова бежим, практиче-ски, как кенгуру, к кассам… Я спрашиваю:
- Юль, а нам, собственно – то говоря, куда ехать-то?
И тут эта лягушка – путешественница выдаёт сакраментальную фразу:
- Да, если честно, без разницы. Но нам нужно в Мельдино, а там нас папа мой встретит на машине. Вот, смотрите, электричка в 13:55.
Здесь, читатель, обрати внимание на эту фразу, ЗАПОМНИ её как Отче наш.
- Юль, сейчас 13:52, здесь очередь, и я больше бегать не хочу! – орёт Машка, а мадам Стулова продолжает:
- А вообще, зачем? Сейчас спросим у кассира.
Дурацкая у нас ещё привычка, как в совковые времена: сначала встать в оче-редь, а потом поинтересоваться, за чем стоим. Причём мы стоим сразу в не-сколько очередей. Машка вспоминает, что студентам положены скидки, мы начинаем судорожно искать студенческие… Первой к окошку подхожу я, ос-тальные «Турысты» подтягиваются, и Юлька спрашивает:
- Есть билеты до Мельдино?
- Нет, электричка только что ушла.
- А как тогда нам доехать до Мельдино? Есть ли варианты?
- Да, возьмите билеты до Савёлово.
Всё. Билеты взяли. У нас есть ещё минут двадцать, и мы вываливаемся на улицу, покупаем сигареты, а потом устраиваемся у лестницы покурить. Ку-рим празднично так, считаем голубей на карнизах здания вокзала – мы уже отключились от Москвы – мы уже там, в электричке, уже в предвкушении от-дыха, новых приключений. Приключений! И вот, наконец, идём на перрон, подходит электричка, народу – тьма. Даём установку на СРОЧНОЕ ПОГРУ-ЖЕНИЕ. Впрыгиваем в вагон, распределяемся на ближайшей скамейке, и конвейером закидываем сумки наверх. Угнездились, достаём книжки, пече-нья – всё, мы готовы, мы ждём, везите нас, товарищ машинист к чертовой ма-тери из этого города.
Наши электрички – это своего рода передвижной магазин на диване. Ни в ко-ем случае нельзя надеяться на то, что сможешь в тишине под мерный стук колёс и литературно плывущие за окном берёзки почитать любимую книгу, углубиться в собственные мысли и чувства, переживания, помыслить о веч-ном, наконец, просто поспать. Какое-то время назад, может, я училась классе в 5, когда мы ещё ездили в Опалиху осенью, в турпоходы от школы, на пер-вые авиасалоны в Жуковском – когда очень давно поездка в электричке дос-тавляла мне эстетическое и моральное удовольствие: приятно было смот-реть в окно на золотую мокрую осень или на солнечный пыльный, увядаю-щий август и представлять, что едешь в какое-нибудь путешествие, как ка-кой-нибудь русский писатель, и прощаешься с родными краями – и самые банальные подчас пейзажи становятся шедеврами визуального восприятия. А теперь от электрички я получаю только головную боль и обширные знания в области продаваемых сегодня товаров первой необходимости. Всегда, когда мимо тебя проходит бесконечная череда коробейников, мне приходит на ум «Вий» Гоголя, где со вкусом, до мельчайших деталей выписан базар, где пахнет свежей сдобой, пряностями, лучком и морозом, где зычно и певуче кричат торговцы, зазывая к своим прилавочкам юных семинаристов. И ещё вспоминается фраза, неясно кем оброненная и где мною подобранная: «Пах-лава медовая!», произносимая с неповторимым кавказским акцентом. Велико искусство продавцов в разноску, офень, я не знаю, каким нужно быть челове-ком, чтобы уметь вот так запросто впаривать, казалось бы, ненужный товар, всякие безделушки – от сухариков до пластыря и грабель с садовыми вёд-рами пассажирам. Мы сами решили ничего не покупать – мы набрали с со-бой достаточно сухого пайка, чтобы проехать полтора часа без особых хло-пот, но продержались только до третьей станции. Внезапно на нас накатил острый приступ полакомиться сухими солёными кальмарами и сухариками с зеленью, взяли ещё 2 бутылки воды (вдруг не хватит) – и, главное, никаких угрызений совести – гулять так гулять.
Подъехали к Вербилкам. Машка подняла голову от кроссворда:
-Чего у нас там? Вербилки?
- Ага. – откликается Юлька – Название такое – прямо засвербило как-то.
- А у моей бабушки, между прочим, дача в Вербилках была, - продолжает Машка. Народу на Вербилках вышло много. Двери закрываются, и мы снова утыкаемся в книги. Так и ехали. Хотя, не всё так было безоблачно. Ехали там какие-то ребята – ну, такие, не обезображенные интеллектом. Из-за них мы гораздо реже выходили в тамбур на перекур. Потом одному стало плохо, и он бил стёкла в дверях электрички. И что? Все сидели молчали? НЕТ! Под-нялись два мужика, вмазали им – подробностей не знаю, было только слыш-но что там происходит. А когда они вернулись, ссадив хулиганов на станции, Машка наклонилась к нам и прошептала:
- Вот, тот в белой рубашке с загорелыми руками – СУПЕР!
И мы втроем, как ослики в одной упряжке замотали головами в знак согла-сия. А я ещё подумала тогда, что ЭТОТ не такой уж красивый и молодой, но факт его мужественного и благородного поступка заставил нас восхищённо вздохнуть.
Едем дальше. «Следующая станция – Талдом» - вещает голос динамика. А между тем Юлька позвонила уже папе и сказала ему, чтобы он нас встречал через 10 минут, а нам сообщила, что наша остановка называется «Мельдино» и нам выходить приблизительно через две после Талдома. Подъезжаем. Машка спрашивает у Юльки:
- Интересно, а Талдом – это город, или…
Стулова, не отрываясь от книги, голосом, какой бывает при сильном насмор-ке, бубнит:
- Посёлок городского типа.
Мы едем дальше. Охватывает небольшое беспокойство, потому что едем мы уже почти два часа, а Мельдино всё нет как нет. Вагон совсем опустел, по-следние виденные нами живые люди, кроме нас – контролёры. Внезапно Юлька подхватывается, вскакивает и кричит:
- Нам выходить! Платформа справа!

Всё. Поезд останавливается в каком-то лесу, платформа слева… Ощущения? Прямо скажем, не лучшие. Не фонтан. А если совсем откровенно – легкая паника. Заходит какой-то парень, и Машка миленько так у него интересуется:
- Молодой человек, скажите, а когда будет Мельдино?
Знаете, как смотрят на сумасшедших или на кривляющихся обезьян? Нет? Вот мы тоже не знали, пока его лицо не увидели. На лице отразилась гамма непередаваемых пером ощущений, он подумал немного, я даже слышала скрип его мозгов (только не потому, что он туп как пробка, просто не знал, наверное, как ему помягче нам ответить), а потом сказал, не глядя в нашу сторону:
- А Мельдино не будет, следующая - конечная Савёлово.
Вот так. Мы садимся на пустые скамейки, и нас разбирает смех.
- Девчонки, я чего-то не пойму, как мы проехали – бормочет Юлька.
- Платформа справа!!!! Ой, не могу!!!! – заливаемся мы. Чего уж казалось бы смешного – заехали к черту на куличики, а смешно.
Когда мы вышли в Савёлово, нам, правда, стало не до смеха. Тому было три причины. Во-первых, в радиусе полкилометра не было видно ни одной кас-сы, ни даже будки, где можно было обнаружить хотя бы одного работника наших славных железных дорог. Во-вторых, там, где мы вышли, куда-то в бесконечность туманную уходили рельсы, и белела маленькая табличка «Дорога на Углич». Зашибись. Приехали. Хотя, если сравнивать с положе-нием Робинзона Крузо, то мы имели существенный перевес. И, в-третьих, нам просто очень, ну очень хотелось в туалет.
В таких случаях, лучше идти туда, куда идёт большинство. Мы прошли всю платформу, спустились вниз, и перед нами выросла самая настоящая избуш-ка, в которой намечались две женские фигуры в характерной синей форме. Мы бросились к ним, и они довольно ясно объяснили нам, что Мельдино мы, конечно, проехали, и нам нужно садиться на ту же электричку и спро-сить у кого-нибудь, как нам лучше быть.
- А когда отходит электричка? – напоследок поинтересовалась Машка и очень правильно сделала, потому что одна из девушек поднесла к глазам часы и так меланхолично произнесла:
- Через 5 минут!
Прекрасно. Замечательно. Офигительно. Звездец. Между прочим, до плат-формы идти минут десять, а хочется писать, и ещё эти дурацкие сумки. Знаете, что было дальше? Люди в Савёлово надолго запомнят компанию психов, бегущих по платформе с воплями и диким матом, размахивая ги-гантскими сумками к одиноко стоящей электричке, как будто сейчас они съедят эти вагоны вместе с колёсами, трубами, машинистами и пассажира-ми. Мы вскочили в первый вагон, и в первые минут пять поняли, что бежали зря – электричка не собирается никуда уезжать прямо сейчас, срываясь с мес-та с астрономической скоростью. Там же сидели две женщины – контролёры, мы подошли к ним узнать, где ж находится столь чудный край, как Мельди-но.
- Простите, не подскажете ли вы, как нам добраться до Мельдино? – такой наивный был вопрос, но, наверное, очень трудный, потому что контролёры, как и тот парень, очень недоуменно друг на друга посмотрели.
-До Мельдино? Ой, девочки, вам же надо было в Вербилках выходить и там делать пересадку. Можете сейчас так поехать, но там электричка будет через час после нашей.
- Не, не пойдёт, - решила Юлька – Нас там уже папа должен был встретить минут этак 20 назад. А ещё как-нибудь можно?
Господи, наверное, только в русском языке есть пословица: «Пешком через Красную площадь». Русский человек может поехать как угодно и с какими угодно заворотами – только не самым коротким. Правильно, нормальные ге-рои всегда идут в обход.
- Ну, я даже не знаю, - протянула одна. Мы все молчали. Потом другая ска-зала:
- В принципе, вы можете доехать до Талдома, оттуда автобус ходит… До Дубны. А оттуда – тоже автобус до Мельдино. Только вот я не знаю, будут ли они ещё ходить.
Все ещё немного помолчали. Потом Юлька сказала название своей дачи, и спросила, можно ли как-нибудь от Мельдино ему доехать до Талдома, чтобы нас там встретить. Долго выясняли, на какой стороне канала находится наша дача, потом Юлька отзвонилась папе, выслушала его тираду по поводу от-сутствия у нас признаков ума, и сообщила, что мы едем в Талдом, где нас и надлежит встретить. Стало уже лучше, хотя по-прежнему дико хотелось в туалет. Машка заявила, что у неё с собой было бы достаточно вещей и про-дуктов, чтобы если что идти пешком или жить в Савёлово, пока нас тут не откопают. Я заметила:
- Ага, хорошая была бы компания – с кучей барахла, сухими макаронами и замороженной курицей. Как бы мы жили бы, интересно?
- Нормально! Зато у нас бы был экстремальный туризм! – это уже Юлька.
- Стулова, радость моя, с вами куда ни поедешь – даже просто в магазин спуститься – уже экстрим, ты вспомни!
Машка вдруг сунула нам под нос бумажку:
- Вот. Это для таких психов как вы! От этой схемы станций ни на шаг! По-нятно? С ума сойти, мы проехали лишних 20 километров.
- Бычкова! – (когда Юлька ей так кричит, у неё становится абсолютно непо-вторимая интонация, которая в своём роде уникальна – такая, знаете ли, смесь возмущения с детским удивлением и обидой, хотя это и не обида) – Не преувеличивай! Ну, подумаешь, прокатились немного, ну с кем не быва-ет…
- Ну, с нами-то всегда что-то бывает. У нас всё не как у людей!
- Правильно, - смеюсь я. – Это потому что мы нелюди!
И мы дружно хохочем над своей очередной незадачей.
Мы подъезжаем к Талдому, стоя в тамбуре, чтобы на этот раз не промахнуть-ся и выйти там, где надо. А я высматриваю в окно очень важную и нужную нам вещь, обозначённую буквами Эм и Жо. И вижу! И в груди моей так начи-нают беситься кровяные клетки, будто я пришла на экзамен к Коровину – младшему (а надо сказать я его уж-ж-жасно боюсь), а он подарил мне цветы, и поставил все экзамены по зарубежке автоматом до самого пятого курса. Когда мы, наконец, сошли на твёрдую землю – это было… Наверное, то же самое чувствовал Одиссей, когда после долгих мытарств сошел на берег родной Итаки. Мы даже ведь с ним схожи! Во-первых, он в свою одиссею попал тоже в силу своего неразумия и глупости, а во-вторых, он тоже не знал, как примут дома безголового скитальца – может, обрадуются, что во-обще доплыл, а может, выгонят за непосещаемость. Хотя, в отличие от этого известного путешественника мы не стояли в ступоре с открытыми ртами и глазами – мы совершали очередной марафонский забег к тому заветному месту, на котором как кремлёвские звёзды горели две буквы…
Мы остановились и встали, как три тополя на Плющихе, не дойдя до заве-дения буквально полтора метра. А как вы думаете? Если уже на улице в воз-духе царствует такой аромат, будто в этой каморке помочилось по меньшей мере пол-России, то заходить внутрь – как-то опасно для жизни. Юлька сразу заявила, что она ТУДА не войдёт. А мы с Машкой решили, что всё сделаем быстро, но выскочили почти сразу же – даже «быстро» в концентрации тако-го запаха подобно вечности. Теперь перед нами вопрос практически жизни и смерти: машины Юлькиного папы ещё нет, сколько ехать до её дачи - тоже неизвестно, а наши штаны буквально лопаются из-за до неприличия разбух-шего мочевого пузыря. Юлька упрямо гнёт своё – она ТУДА не войдёт, а мы с Машкой натягиваем куртки на нос, сгибаемся в три погибели и, как развед-чики, пробираемся в злачное, но долгожданное место. Вот, что такое россий-ские туалеты в глубинке, а?! Такая, знаете ли, маленькая клетушка, пол бе-тонный, деревянный помост, и в нём три дырки прорублены! Я взглянула на эти три отверстия, уходящие в никуда, и говорю:
- Маша, я туда не полезу, на этот деревянный пьедестал, я не хочу окончить свою жизнь, утонув в талдомских фикалиях!
А Машка, которая со спринтерской скоростью, как солдат во время воздуш-ной тревоги, стягивает штаны, орёт сквозь свитер:
- Блин, садись прямо на пол!
- Что, прямо на пол и садится? А если кто-нибудь войдёт?
Знаете, у неё глаза такие красные были, когда она на меня посмотрела.
- САДИСЬ, я сказала!!!! – кричит – А то я сейчас задохнусь! Сюда, кроме нас всё равно никто не войдёт. Других таких психов нет!
Вылетели мы оттуда пулей, у нас даже в горле запершило, когда мы глот-нули чистого воздуха. Ну, честное слово, как в газовой камере побывали. Ладно, главное, мы приехали, на душе (да и в теле тоже) легко и свободно, оглядываемся. Небольшая такая площадёнка, извечная пивная с зонтиками «Клинского», и отголосок цивилизации – «Евросеть». Да уж, мизансцена. И мы втроём, посередине площади. Прелесть!
Приближается машина, приглядываемся – УРА!!!! – за нами приехали. Выска-кивает Алёнка (Юлькина младшая сестра), несется к нам и кричит:
- Вот они! Сколько можно ехать! Юля, блин! – слова на ходу глотает, радует-ся, скачет, завивается вокруг нас – ребенок счастлив! И мы счастливы! Вот та-кое счастливое приключение.
Подходит Юлькин папа. Хмурится, но в шутку.
- Ну и куда вас занесло? Как вы в Талдом-то решили ехать?
Юлька начинает:
- Да мы вот билеты взяли…. Проехали… Пересадка…. Савёлово – короче, не буду пересказывать, читайте выше.
- Ну, Юль, - папа смеется – ты, что, на дачу ни разу не ездила? Ну, безголо-вые люди! Мать там с ума сходит! Ладно, садитесь.
И мы, наконец, загружаемся в машину, и едем. Звонок. Юлькин папа достаёт трубку:
- Да, Лен! (некоторое молчание) Да они в Савёлово упёрлись. Ну кто-кто? Всё скоро будем.
Вы думаете приключения кончились? Нет! И не мечтайте! Мы, например, не мечтали – мы даже не думали о них – мы тихо-спокойно ехали отдыхать. Переезжаем через пути.
- А вот и Мельдино! – говорит Юлька. – Вот здесь мы должны были выйти!
- Ага, если кто-то не забыл бы, где надо выходить. Вербилки-свербилки! Поселок городского типа! Бабушкина дача! Лично я (а это и правда я) нико-гда не забуду этот славный русский город.
Мы доехали до канала – надо переправиться на пароме на другую сторону. Ждём когда паром стукнется на другом берегу и пойдет обратно, но на нашу беду паромщица поднимает черный колпак, и как по команде поворачиваем головы направо – идут баржи, много, идут таким караванчиком.
- Ну вот, - горько замечает Юлькин папа, - теперь будем ждать час, пока они дойдут, пройдут.
Он отгоняет машину, хотя паром идёт обратно. Ну, мы и решили, что так на-до – сейчас дойдёт и встанет на нашей стороне. Но когда он дошёл, на него быстренько взгромоздились чьи-то Жигули и мотоцикл, и… ОН ПОЕХАЛ ОБРАТНО!!!! Это и называется «что такое не везёт и как с этим бороться». Всё. Паром ушёл, теперь он стоит на другой стороне, а баржи идут. Юлькин папа достает удочки и спускается к каналу: надо же хоть каким-то делом се-бя занять. А мы пока суд да дело фотографируемся, и начинаем планировать остаток выходных. Юлька предлагает вечером сходить прогуляться, огля-деть, так сказать, окрестности, ну выпить пивка, как полагается, а потом со-браться на чердаке, переодеться в пижамно-ночнорубашечные шмотки и по-играть в Джио-Джангу – это игрушка такая настольная. А Алёнка говорит, что нас ещё ждут шашлыки – и это здорово, потому что на одних печеньях дале-ко не уедешь, и есть хочется здорово. А Юлька уже и на завтра предлагает программу обширных действий – пойти на пикник на реку, нажарить там хлеба, сосисок и ещё чего-нибудь и вообще классно провести время. Прохо-дят баржи, и мы машем руками отдельно появляющимся лицам. Мы просто счастливы, и я чувствую, как нежная и мягкая ладонь сдавливает мне горло и щекочет, и я и мы все громко смеемся – отчасти от пережитых волнений, от-части от того, что мы все вместе и у нас впереди ещё море всего интересно-го и смешного.
Наконец, паром едет к нам, мы переезжаем на ту сторону и мчимся к долго-жданной даче. Нас встречает Юлькина мама, бабушка с дедушкой, они тоже все посмеиваются над нашей незадачливостью, и мы идём по дорожке к до-му, чуть виновато улыбаясь, словно просим прощения, хотя нас тоже душит смех, когда мы вспоминаем о произошедшем. Потом, как водится, мы, нако-нец, пристраиваем свою поклажу на втором этаже – в маленькой комнатке с двумя кроватями, и спускаемся вниз. Взрослые уже собираются на кухне, на-крывают на стол, а мы проходим мимо идеально ровных грядок, самодель-ной беседки, моем руки и идём на кухню, где тепло, дышит ровный желто-ватый свет, освещая уставленный всевозможными яствами стол, оставляя углы тёмными, и от этого таким уютом веет в маленькой кухне, что хочется стать кошкой и мурлыкать от блаженного счастья. А на столе! На столе гро-моздятся блюда с шашлыком и огромные миски с салатом, и огурчики соле-ные, хрустящие на зубах, и помидоры настоящей домашней засолки, и кар-тошечка с золотистой корочкой, и золотистая селедочка с луком, и грибы. А мы уже сели, и ждём, когда все угнездятся на своих местах, а Юлькина мама тем временем разливает вино, а бабушка достаёт домашнюю наливку, а мы всё сидим и роняем слюнки при виде всего этого царского великолепия. Наконец, все садятся, мы с Машкой отвечаем на сыплющиеся вопросы, сму-щённо улыбаясь, а нам накладывают в тарелки всего сразу и побольше, и все сидят и едят с аппетитом, с радостью, думая о том, как хорошо вот так соби-раться за большим столом на даче. Правда, нам очень хочется уже пойти на перекур, ведь нет ничего лучше, чем сигаретка после плотного обеда, но и отрываться от насиженных мест тоже совсем не хочется. А взрослые уже рассказывают нам разные истории из дачной жизни, и про Юлькино детство, как она купалась в канаве за забором. Канава, правда, знатная, у нас на даче такого размера была наша первая речка. И вода в канаве черная-черная, по-тому что, как объясняет Юлькина бабушка, речка, из которой эта вода течет, начало берет в торфяниках. Странно, спать нам совсем не хочется, хотя Юль-кин дедушка налил нам с Машкой по два стакана наливки, а мы только уго-ворили четверть каждого, как он нам долил снова.
Когда мы наелись по самые уши, конвейером идём мыть посуду – Юлька носит, я мою, Машка вытирает. Вода ледяная, но это как-то романтично, по-походному, я бы сказала. Помыть гору посуды – все равно что выкурить си-гаретку после обеда. На улице холодно и влажно, и вообще, если честно по-года не задалась, конечно, но нам-то что. Масяня выдаёт нам все по свитеру из своей замечательной сумищи, мы утепляемся, берём деньги, сигареты, Алёнку и выкатываемся на улицу. Плохо помню последовательность улиц – у Юльки в этом плане всё слишком запутанно, но мы просто идём себе и идём, а Юлька рассказывает о соседях, о своём детстве, о дачных достопри-мечательностях, пока мы не доходим до магазина. Купили по пиву, зачем-то ещё мороженое, и пошли на экскурсию к Чёрному Ручью. Чёрный Ручей – это такая дачная речка, та самая с чёрной водой, которая выглядела немножко зловеще и студёно. Берега рыжие, вода несётся быстро, крутит водовороты. Через всё это великолепие перекинуто два бревна, которые у берега с нашей стороны слегка погружены в воду. Юлька философски замечает: «Пройти, конечно, можно». Но сегодня мы не искушаем судьбу и возвращаемся назад, проходим ещё по какой то улице, пока не упираемся к калитке в лес. Захо-дим в лес, там ходим по опушке, любуемся на медвежьи трубки – главное оружие всех детей. Я вспоминаю, как в детстве, играя в войну с мальчишка-ми на даче, была самым метким стрелком. Эх, какое счастье было – набрать полный рот зелёной мелкой черноплодки и точными плевками оставлять на шеях, руках и лбах синяки! Темнеет. Мы потихоньку возвращаемся на дачу.
Лезем на второй этаж. Я не знаю, кто делал эту лестницу, но рассчитывал этот человек явно на альпинистические способности всех, кто будет по ней подниматься. Воцарение женской компании. Задернули шторы – чтобы не подсматривали, переодеваемся – я в любимую жёлтую пижаму с рисунком в виде кофейных чашек, Машка – в черные лосины и длинную майку с цветоч-ками, Юлька – помню плохо, вроде в свои любимые бирюзовые атласные штаны и серую кофту. Обмен сухими носками – ноги ужасно воняют, но мыть их на таком холоде – кощунственна сама мысль об этом. Потом мы выбрасываем на кровать все косметические принадлежности и приступаем к облагораживанию своих морд лица. Лосьон один на всех – Юлькин, причём, как только отвинчиваем крышку, начинает казаться, что открыли бутыль со спиртом.
- Стулова, дай печеньку – занюхнуть! – требует Машка.
- Терпи, классный лосьон – знаешь, как очищает!
- Юль, а ты пробовала от Синерджи?
- Да, кстати, неплохо. А, помнишь, Лукьянчик, какой Машка тебе на 8 марта подарила?
- Ага…. – у меня слезятся глаза. – Вдохнул и очистился. Вместе с кожей.
- А теперь крем. Лицо должно напитаться.
- У меня уже напиталось – ничего не чувствует. Дайте мне кто-нибудь ушечи-стилку!
- Чего?
- Блин, палочку ватную дайте. Лучше две!
- Ага. И восклицательный знак поставьте. Нет, три, три, три!!!! – это фраза из последнего звонка.
Обалденно.
Всё, мы рассаживаемся на кровати и достаём игру. Смысл её заключается в том, что ты – охотник, ты путешествуешь по экзотической местности, где те-бя подстерегают опасности. Первая часть пути – нужно первым дойти до тёх домов, где можно получить подарок к своему обмундированию. Существуют жёлтые, красные и зелёные клетки, в зависимости от цвета нужно тянуть кар-точку, где будет сообщаться, что вам делать. Правда, красные поля – это места, где можно встретить людоедов и иже с ними – здесь нужно сражаться. Каждому игроку выдаётся сначала определённая сумма, на которую нужно купить себе оружие, лошадь и так далее. Выбираем. В итоге, у каждого во лошади, по винтовке, по аптечке и пробковому шлему. Некоторые очень жадные – например Машка набрали себе ещё всяких фотокамер, чтобы потом фотографировать чудовищ – за это тоже дают деньги. Я выбрала ещё лодку, чтобы переправиться через реку, хотя это оказалось пустой тратой времени – мне не повезло, она дала течь – я попала на синюю точку, и у меня утонула лошадь. Впереди шли Машка с Алёнкой, мы с Юлькой плелись в хвосте, точнее я без лошади была последней. Потом я попала на жёлтый кружок и вытянула карточку, где было написано: «У вашего товарища сбежала ло-шадь…» И я отняла лошадь у Алёнки. Первой я дошла только к последней хижине, где получила револьвер, зато по пути посеяла аптечку и пробковый шлем. Юлька в десятый раз безуспешно выбросила кубик, пытаясь попасть на четвёрку – она стояла на красной отметине и только эта цифра давала ей право двинуться дальше. А мы с Машкой тем временем уже шли за зверями. Я довольно лихо прикончила гигантского крокодила и змею, заработав тем самым сто тысяч. Правда, это не так уж легко – нужно ведь попасть на крас-ный кружочек, и только тогда можно стрелять. А Юлька потеряла всё - оче-редная неудачная карточка, и решила возвращаться назад, тем самым облег-чив нам игру. Машка как заправский бизнесмен уже получила деньги за фот-ки и идет дальше, и тут у неё сбегает лошадь. А я лошадь нахожу – раз, и лошадь друга приходит ко мне – два. У Юльки лошадей нет, у Алёнки я уже забрала, и я забираю лошадь у Машки. Она орёт:
-Отдай мою лошадь, свинья! Зачем тебе третья лошадь?
- Ни фига! У тебя и так куча всего – шлемы, аптечки, подарки для туземцев, а меня только оружие.
И я на трёх лошадях….. А лошадь позволяет к числу шагов прибавлять шесть. А три лошади – ВОСЕМНАДЦАТЬ! А ещё можно выбирать на скольких лоша-дях ты едешь. Я представляю – я верхом на трёх лошадях. Нет, ну, конечно, я понимаю, что даже Дженифер Лопес далеко до моей попес, но три лошади – это чересчур. Если только они пони. А терять мне нечего – и еду за лаврами и монументом – то есть добывать монстра Джио-Джанги. За него дают 500 тысяч, но нужно точно выстрелить 5 раз. Ха, а что мне 5 раз, когда у меня винтовка и револьвер да ещё три лошади. Правда, если бы я не попала, меня бы даже три лошади не спасли. И я убиваю эту монстрилу!!!! Ура!!! А Машка тем временем подбирается ко второму птеродактилю. А я иду за обезьяной. А Юлька опять встала и бросает кубик. А Алёнку вообще съели людоеды – у неё не было ни подарков, ни оружия. Мы сражаемся с Машкой – мы убили всех монстров и теперь возвращаемся, я впереди на своих лошадях. Она продолжает требовать, чтобы я вернула лошадь, но тут ей подворачивается карточка, и она с рёвом торжественно оттяпывает у меня одно копытное средство передвижения. Я говорю:
- Ну и забирай, у меня ещё две остались!
- А я у тебя и вторую заберу!
- А у меня шкур больше!
- А у меня фотографии!
- А я монстра убила и вообще весь путь прошла только с одной винтовкой!
- А у тебя ни аптечки, ни шлема!
- Зато лошадей две штуки! Карточку тяни!
Машка тянет. «На вас напали туземцы и отобрали всё…..»
- Что? Нет!!! Отдайте хоть лошадь! И шкуры?
- Тебе же говорят всё! – хохочет Юлька. Они с Алёнкой уже давно киснут со смеху, слушая наши словесные битвы.
- Кстати шкуры возвращаются на место, можно животных ещё побить! - вы-давливает Юлька, корчась на подушке от смеха. И Машка разворачивается и решает всё добыть заново! А я по пути (не возвращаться же за обезьянами и птеродактилями) отстреливаю ещё пару змей, но тут Юлька доходит обрат-но, и игра заканчивается. Мы подсчитываем очки – я оказываюсь в выигры-ше, и мы как-то сыто отваливаемся на кровати – а ведь почти и вправду всё пережили. Машка замечает:
- Всё ты Лукьянова со своими тремя лошадьми!
- Смотреть надо за своими вещичками, Бычкова!
- Да, только на секунду отвернулась, а лучшая подруга – хвать! И увела ло-шадь. А, главное, так тихонько подобралась.
- Слушай, у Юльки её все равно не было, у Алёнки я уже забрала, тебе-то че-го. А вторую ты сама посеяла. И вообще я по принципу ПРИШЕЛ! УВИДЕЛ! ПОБЕДИЛ! живу!
Алёнка спускается вниз к родителям, она уже хочет спать. А мы убираем иг-ру, и тут Машка говорит:
- Я в туалет хочу.
Юлька: - Я тоже.
- Вообще-то у лестницы стоит ведро. Целое пустое ведро специально для нас! – замечаю я. – Правда, можно выйти и подышать.
- Чем, никотиновыми парами?
- Ну да, волшебными палочками. Одеваемся?
И мы одеваемся. Юлька тихонько открывает дверь, а я внезапно осознаю, как всё это смотрится: я в желтых с чашечками штанах, синей водолазке в об-лип поверх пижамной майки и спортивной куртке, и в красных в белую и зелёную полоску носках. Такой сверхсексуальный прикид. И меня начинает душить жуткий приступ смеха, я даже сажусь обратно на кровать – мне так смешно. И Юлька вдруг всхлипывает в ответ:
- Да тихо, блин, - а сама уже до слёз смеется, сползая по двери на пол. Я падаю на подушку, и мой взгляд утыкается в непонятное мне и науке живот-ное красного цвета, весьма, правда, похожего на поросёнка, но ОНО вызвало у нас такой взрыв смеха, что мы стали подумывать о том, на проснуться ли Юлькины родители. А Машка, главное визжит:
- Я не могу, я сейчас обоссусь!
- Не ты одна, - возмутилась Юлька, и мы заставляем себя успокоиться и вы-ходим на площадку второго этажа. Ой, господи! Во-первых, лестница напо-ловину закрыта люком, с которым начинает шебуршится Юлька, а во-вторых, спускаться с этой лестницы ещё тяжелее, чем подниматься, тем более в темноте! Наконец, Юлька открывает крышку и начинает спускаться. Ну лад-но, допустим Стулкиной хоть не в первый раз, а МЫ? Второй идёт Машка, я жду, пока она спустится на три ступеньки, а потом выключаю свет и… тут я вспоминаю нашу истерику, и начинаю хихикать. Какого черта мне так повез-ло с воображением? Я почему-то представила, как мы сейчас навернёмся с этой лестницы и как Винни-Пух с Кроликом и Пятачком свалимся в одну большую кучу малу! Бычкова шипит:
- Заткнись! – а самой тоже смешно.
Я сажусь на пол и спускаю вниз ноги. Потом поворачиваюсь, извините, за-дом и начинаю нащупывать узкие ступеньки. Как только я спустилась на две ступеньки, чуть не наступив на Машкину голову, она слышит храп и хватает меня за ногу. И так это было неожиданно – холодные руки на моей лодыжке в темноте, что я вскрикиваю, а Машка прыскает от смеха. «Тихо»,- шипит. Так мы и спускаемся. Спустились. И сталкиваемся с Юлькой – и снова начи-наем смеяться, поэтому поворачиваемся к двери в сени. Она закрыта. Юлька, как заправский взломщик пыжится её открыть, наконец, дверь поддаётся, и мы выскакиваем в предбанник. И Юлька хитренько так говорит:
- Вы думаете это самое сложное? Теперь попробуйте найти свои ботинки!
Вот чёрт! Юлька-то свои аккуратно поставила, а мы с Бычкой шмякнули их в общую кучу и рады стараться. И не забудьте – ни хрена же ж не видно!
Мы ковыряемся в горе обуви, как две Золушки примеряя то одни то другие ботинки, я, наконец, нашла свои, но одела на разные ноги. У Машки один кроссовок из рук выскочил, и она опять его ищет. С горем пополам обулись. Теперь ещё хуже – надо открыть входную дверь, а у неё уж-ж-жасно тугая щеколда. Машка наклоняется и аккуратненько так начинает этот злополуч-ный шпингалет вытягивать. А Юлька шепчет:
- Блин, стоим, как три вора, которые в квартиру влезли, а вылезти не могут.
- Ага, - пыхтит Машута, - Сейчас встанет твоя мама и вынесет нас вместе с дверью!
Мы с Юлькой прыскаем, и Машка тут же начинает давиться смехом и даже хрюкать, потому что эта поганая задвижка не открывается, и я зажимаю ей рот ладонью. А через секунду чувствую, как она практически надувается, и снимаю ладонь.
- Ты, что, с ума сошла – зажала мне нос и рот, я чем, по-твоему, дышать должна, шоколадным глазиком?
- Не будешь ржать!
Тут дверь поддается, но она ужасно скрипит, поэтому мы открываем её очень резко и прыгаем сразу на дорожку. Мы с Машкой сразу начинаем хохо-тать, как безумные, а Юлька замечает:
- Вы, между прочим, стоите под окном спальни бабушки и дедушки!
И главное, меланхолично так замечает, как будто только нам от этого может влететь. Мы пыжимся сдержать в себе смех те две минуты, пока бежим к туалету. Юлька запрыгивает в дачное удобство, но потом высовывается и го-ворит:
- Посветите мне зажигалкой, я не вижу ни хрена!
Я протягиваю руку с огоньком, а Машка смеется:
- Туалетную бумагу не подожги!
- Плевать на бумагу, главное, мимо не сесть, - бурчит Юлька, а мы с Машкой как партизаны садимся за парником, и после минутного удобрения влажной почвы жидкостями физиологического происхождения курим. И смеемся. Писаем кипятком, я бы сказала, при воспоминаниях о том, как мы спуска-лись по лестнице. И вдруг у меня мелькает мысль, которая одновременно и смешна и ужасна:
- Слушайте, а нам ещё назад идти!
Мы на секунду замолкаем, и тут же снова нас охватывает безудержный смех, потому что опять представляется эта ужасная скрипучая отвесная лестница и угрожающий храп Юлькиных родителей, которые вместе составляют пре-красную гармоничную симфонию ночных звуков.
Мы тихонько проходим по дорожке под окнами и начинаем открывать дверь. А надо ещё сказать, что ступеньки на Юлькиной даче у крыльца такие, знаете ли, из серии «сделай сам»… Причём сделай из подручных материалов как то: разнокалиберные бревна, фанера, обрубки досок и так далее, а посему крыльцо это представляет собой весьма шаткую и валкую конструкцию, на которую надо знать как наступить, иначе навернёшься сам вместе с досками, брёвнами, которые тебя же сверху и накроют. И вот, значит, Стулова стоит и балансирует на этом крыльце как канатоходец, и ещё держит дверь, а по-скольку это крыльцо под ней шатается, она дергает дверь в разные стороны, и раздаётся такой скрип пополам с нашим сдавленным смехом, что остаётся только удивляться, почему до сих пор не проснулись Юлькины родители. Я захожу последняя, и какая-то фанерка вылетает из под моей ноги, и я начи-наю падать. Но тут Машка хватает меня за штаны и тянет вверх. Зато теперь я наверняка знаю, что чувствовали люди, которых сажали на кол. Я начинаю вопить:
- Отпусти мои штаны! Ты мне сейчас дополнительный разрез на пятой точке сделаешь!
Всё, отпустила. Правда, только потому, что я её впихнула в дом и запрыгну-ла сама. Закрывать щеколду было ещё сложнее, чем открывать, потому что она закрывается очень легко и очень быстро, а главное – с ужасным грохо-том, поэтому Машка (ну, опыт-то у неё уже есть) с ювелирной точностью и черепашьей медлительностью её закрывает. Ботинки ставим аккуратно, на случай повторного спуска, и подходим к лестнице. Юлька собирается лезть последней, поскольку ей надо ещё закрыть дверь и, может быть, прикрыть нас, если кто-нибудь проснётся. Первой лезет Машка, ей уже невмоготу – она вся трясётся от смеха, я второй, потому что залезть куда-нибудь мне значи-тельно легче. Вдруг, внизу кто-то захрапел (всхрапнул, я бы сказала), и сту-пенька тут же в унисон начинает визгливо скрипеть. И Машка снова – хвать меня за штаны и тянет. У меня аж искры из глаз посыпались, я, главное, не могу ведь в темноте сразу определить, куда наступать, а подняться тоже не могу, потому что на следующей ступеньке стоит Быча. Ну, я и извиваюсь, как угорь, а она вцепилась в мои штаны, как будто хочет стащить через голо-ву, а сзади напирает Юлька и требует, что бы мы ползли дальше. Машка бук-вально на четвереньках ползет наверх, я наверх, она включает свет – ВСЁ пришли. Жуть какая-то, маразм. Заходит Юлька и втаскивает глиняный кув-шин с яблочным компотом – прихватила внизу. Мы разоблачаемся, Юлька и я достаём книжки, а Машка бьётся в корчах от смеха, причём смеется громко, от души. Она катается на кровати так, будто лежит на кактусах, а встать не может. Юлька голосом психотерапевта пытается её успокоить, но Машка впадает в самую настоящую истерику – мы такого не видели ни разу в жизни, и не слышали. Она уже даже плачет, потом успокаивается и снова прыскает, закрываясь одеялом. Стулова кричит: «Прекрати сморкаться в постельное белье, нам под ним спать!», но куда там! И главное всё так слышно! Тогда Машка при каждом приступе начинает прятаться под подушку, но теперь уже нам смешно – лежит подушка на кровати и подпрыгивает, издавая при этом абсолютно непотребные звуки. Юлька валится как полено на Машку, и тоже истерично дёргается. Представляете картину: глубокая ночь, дачный посё-лок, весь дом СПИТ, а на втором этаже две здоровые дылды лежат на крова-ти и оглушительно ржут, не задумываясь о честно спящих гражданах. Это не-возможно. И не надо думать, что мне всё равно. Может, я ещё сижу, но при взрывах хохота падаю как кегля, и сама корчусь, как будто собралась рожать двадцать метров колючей проволоки. Потом успокаивается Юлька, она бе-рёт книжку по маркетингу и говорит:
- Надо вообще подумать о работе – и сразу успокоишься.
И при этих словах мы с Машкой заходимся в дружном гоготе, потому что когда я последний раз ей на работу звонила, у них в деканате с ума сходил попугайчик и орал «Кеша, хороший мальчик! Аллё! Аллё!». Ладно, я, но Машка – она уже вся фиолетовая и всё никак не может остановиться. Я, по-кряхтывая, сползаю со своей лежанки, беру графин и говорю:
- Машенька, солнышко, попей водички! Попей, попей, легче станет.
На что Юлька замечает:
- Так только буйных душевнобольных уговаривают.
- А вы – то кто? Самые настоящие психи. Блин, вон уже светает, полночи в туалет бегали!
Машка опять валится в приступе смеха, и я рявкаю:
- Встань! Пей быстро! Сколько можно ржать. Сейчас все внизу проснутся и спустят нас отсюда кубарем с лестницы!
Она встаёт, начинает пить, выливая на себя. А вы тоже попробуйте пить, ко-гда вас хохот душит – и не такой фонтан будет!
Я боюсь думать, сколько было времени, когда мы все угомонились. Легли – Юлька с Машкой, я напротив. Погасили свет. Раздаются смешки. Слышу го-лос Стуловой:
- Бычкова, дай поспать, а? Ну, всё харош! Спать! Всем спать!
Машка:
- Все в сад!
Дружно смеёмся. А после этого, все мгновенно отключаемся от этого мира и отдыхаем от трудов праведных.
Я просыпаюсь первой. Когда я знаю, что нам предстоят ВЕЛИКИЕ ПРИКЛЮ-ЧЕНИЯ, я всегда встаю рано. Правда, тут есть ещё одна весьма прозаическая причина: Юлька с Машкой храпят, как полк гусар, не спавший неделю. Ну, я, конечно, не отрицаю, что я – ангел в белом, но я себя ночью не слышу, гово-рят, правда, что я очень тяжело дышу. Ага, после такой беготни в кромешной тьме ничего удивительного. Смотрю на часы - да уж рано, первый час! Смот-рю, Юлька продирает глаза, она явно не знает, что я проснулась, и начинает совершать руками всякие хаотические движения в воздухе.
- Юль, ты чего? Играешь в «море волнуется раз»?
Она скашивает глаза в мою сторону, перегибается через Машку, которая спит с открытым ртом, и сонно произносит:
- А…..
Мол, ты ещё тут….
- С добрым утром!
Машка потягивается, открывает один глаз, мычит, зевает, и задаёт её люби-мый утренний вопрос:
- Сколько времени?
- Первый час.
Юлька при этих словах вскакивает, как ужаленная:
- Блин, мы не успеем сходить на пикник, сегодня ещё домой ехать!
При этих словах вскакивает Машка:
- Ты хочешь сказать, что обратно мы поедем также?
- Да нет, поедем с родителями, но на пикник сходить надо!
Ну, если скажет Родина надо, «ДА!» ответит наша бригада. Встаём, одеваем-ся, выходим на улицу. Застреваем на лестнице, вспоминаем вчерашние пу-тешествия, смеёмся. Навстречу нам летит Алёнка, и мы сразу же у неё спра-шиваем:
- Алён, ты ничего ночью не слышала?
-Нет, - она так недоуменно смотрит на нас, что мы ей безоговорочно верим. Она продолжает – Мне вообще пришлось спать на террасе, мама так на кро-вати разлеглась, не подойдешь. Надо было с вами оставаться.
Машка похлопывает её по плечу:
- Алёнкин, ты бы с нами вообще не уснула.
И мы пересказываем ей наши ночные вылазки. Так смеются люди, когда им рассказывают про компанию психов, вырвавшихся на волю. Потом, отды-шавшись, она говорит:
- Папа с мамой ужё уехали, а папа вообще встал в 4 утра – ездил на рыбал-ку.
Мы как-то облегчённо вздохнули, потому что неизвестно ещё, чего это Юль-кин папа встал в такую рань, и чего ему не спалось.

---

Ниже лежит нечто творческое, написанное в 2001 году, в период выпускных-вступительных, в возрасте шашнадцати лет. Не редактировалось. Жду комментов

ЗАПИСКИ
ВЫПУСКНИЦЫ.

«Все имена героев и события этого
романа подлинны и документальны.
Автор готов подписаться под каждым
словом… Автор не боится судебного
иска, тюрьмы, ножа и удавки,
людской благодарности и адова пекла,
потому что наша прекрасная жизнь
и есть – адово пекло.
Автор ни черта не боится.
Автору наплевать.»

Дина Рубина «Иерусалимцы»


ЧАСТЬ I
СИСТЕМА ВЗАИМОСВЯЗЕЙ.

Я долго думала, как же начать эти записки. Почему-то никак не приходит в голову вариант достойного вступления. Думала начать с главного, но все мои мысли, все события, определяющие нашу жизнь, кажутся мне слишком ничтожными. Можно начать с чего-нибудь отвлечённого, но каждая мелочь становится вдруг неумолимо важной. В конце концов, должно же остаться хоть что-то на память от этого времени - оно ведь никогда не повториться. Выпускница! Для моих ушей это слово, хотя оно и не ново, звучит немного странно. Сколько раз видела я рождение таких, как я. Первый раз - в восьмом классе, на первом выступлении, посвящённом 11 классам. Какой малявкой, необтёсанной жизнью, нетронутой ложью и изменами тогда была я! Мой мир строился на розовых романтических мечтах, на фанатизме к симпатичным мальчикам из бойс-бендов, на первых попытках к литературному творчеству.
Куда ушло моё детство? Реальность жестокой и властной рукой разрушила детские мечты о торжественном и щемящем празднике Последнего звонка. Впрочем, я не совсем разочарована в этом событии. Дело движется сейчас к выпускному, я всё чаще достаю своё первое настоящее вечернее платье и любуюсь им. Оно представляет собой настоящее произведение искусства, созданное из лёгкого, струящегося шифона цвета вишнёвого ликёра с распустившимися по нему ярко-красными розами. К нему приготовлены чудные босоножки со страшно узкими мысками и на высоченной шпильке. Я решила наконец-то выкраситься в чёрный цвет и разыграть из себя этакую стерву.
У меня складывается впечатление, что если «записки» попадут к кому-то из знакомых, то одним претендентом на инфаркт будет больше. Что поделаешь, мне порядком надоело разыгрывать из себя соплю в шоколаде, ангела во плоти и сестру милосердия в одном флаконе. Хотя, исходя из того, что во мне уживаются сразу две такие противоречивые натуры, могу заявить: я абсолютно двулична, скрытна и непознаваема. Моя дорогая Наталья Львовна сказала, что я слишком хороша для этого мира. Не факт, но такие, как я и вправду, наверное, редкое явление сейчас.
До выпускного, правда, ещё далеко. До этого момента мне нужно сдать экзамен по истории, и я вправе насладиться воспоминаниями о Последнем звонке. Кто будет утверждать, что это ужасное время? Я плюну ему в лицо - у меня не было лучшего периода в жизни. Кто хорошо знает меня, сразу может предположить, почему я так говорю...
Так безумно пролетели те две недели - я до сих пор живу в каком-то непонятом, близком мне ритме бега и нервов. Я тратила энергии в эти дни, больше чем за свои 16 лет. И мне, чёрт возьми, нравилось это! Я правила балом, я была во главе угла, а для меня нет лучше среды, где весь мир вращается вокруг меня, и я решаю кому, куда и зачем. В те дни, когда все, общей массой давили на меня своими проблемами из серии «где мне взять песни», «почему репетиция так поздно», «а у меня курсы», которые я решала одним махом, в те дни я чувствовала в себе такую силу, с помощью которой я чувствовала себя способной отразить любой напор. Всегда презиравшая людскую тупость, я как никогда раньше бесилась в дни репетиций от безответственности и беспечности своих одноклассников. С другой стороны, это поддерживало и моё собственное чувство необходимости этому миру. Я - эгоистка. Я люблю, когда все бегают со своими проблемами ко мне, когда Я и только Я стою во главе угла. Человек не может не любить себя - пока ты любишь сам себя, холишь и лелеешь, неизменно появляется желание совершенствоваться. Я странный человек, ей-богу! Я научилась любить и уважать себя, духовное и физическое создание, но упрямо продолжаю считать, что я создана для других людей, для их счастья, и никогда не жалела, потому что рядом всегда находился кто-то, кто заслуживает жалости больше меня. Моё любимейшее занятие, моя благородная идея - защищать, вступаться за тех, кто окружает меня. Рядом со мной, новой и сильной, все мои сверстники и знакомые кажутся мне неумолимо слабыми, незащищёнными перед обстоятельствами.
Мой первый выплеск случился в ТОТ вторник, что стал одной из важнейших вех в моей жизни (неважно, с какой стороны смотреть). Этот вечный национальный вопрос! Вечный вообще, он вечен и для меня. Всегда он вызывал мой жгучий интерес, и часто отношение других к нему рождало во мне негодование. Ну, в самом деле, какая разница к какой нации ты относишься, все мы, в сущности, одинаковы - произошли от обезьяны, имеем четырех камерное сердце, прочие внутренности, кое-кто душу, совесть и разум, который не всегда, правда разумен, все хотим жить, кушать и любить. Я никогда не оцениваю человека по национальности, как это упорно делает моя бабушка, её подруги и те, кому в жизни везло чуть меньше, чем кому-то другому. Национальность, её понятие, - страшная вещь. Ей можно унизить, оскорбить, обидеть. Моя точка зрения проста - ни об одном человеке нельзя судить, исходя из его принадлежности какой-то нации. Может, я говорю так, поскольку, считая себя русской, не знаю точно, кто и сколько всего оставил в моей крови, а может, и нет, но я непреклонна в своём мировоззрении.
А наш путь к 25 мая и начался как раз с этого. Моя одноклассница Наташка, лицемерка и снобка, сказала Магомеду, ведущему нашего вечера и моему другу, что не желает видеть на сцене «всяких чеченцев». Говорили, что сделала она это в отместку за какой-то его проступок в институте, но мне это было неважно. Я знаю и хорошо представляю себе, что такое месть. Это страшное действие должно определяться древним как мир законом: «око за око». Иными словами, я буду красть твои помидоры, если ты украл мои, но за это я не должен жечь твой дом.
Так был подписан мой смертный приговор. Я чувствовала себя «старухой-процентщицей», которую Наташка огрела этими гадкими и оскорбительными словами, как обухом по голове, но я, как во сне, не сдавалась и израненная колкими и едкими фразами, смеялась ей в лицо и не отступала. Это был спор, и я, зная, что истина никогда не явится на свет из нашего полу-политического дерби, пыталась доказать ИМ ВСЕМ, насколько оправдана и верна моя тенденция в этом вопросе. Сорок минут обмена репликами и монологами оставили во мне неприятный осадок и ещё больше усилили моё чувство недоверия к людям...
Первый раз оно родилось в конце апреля; тогда я пережила шок, стресс, называйте, как хотите - это был настоящий удар на поражение. Вообще-то я благодарна судьбе за то, что она так долго и больно била меня, точнее всаживала ножи в спину. Теперь каждый раз, когда меня тянет на очередную глупость, синяки, наставленные незадачливой жизнью, разом начинают болеть. Хотя в тот последний раз судьба не пощадила меня и засадила своё холодное оружие в мою истерзанную плоть с такой силой, что рана до сих пор не зарубцевалась.
Да, меня сшибло тогда основательно.... А ведь хорошо всё начиналось... Слишком хорошо... Я шла из института, сдав зачёт по английскому на курсах, наслаждаясь жарким весенним солнцем, заливающим изумительную аллею, переливающуюся всеми изумрудными оттенками. Мне нравилось ходить по этой аллее, по пыльной, утоптанной старательными студентами дорожке, по обеим сторонам которой весело желтеют одуванчики. Там он меня и окликнул. Я не люблю откликаться по позывным «Девушка!», но здесь меня заставило что-то обернуться. Молодой человек, высокий, тощий стоял, привалившись к дереву. Он попросил меня проводить его до метро, поскольку ему вдруг стало плохо. Он был пьян, конечно... А поэтому я посчитала для себя возможным разыграть для него роль. Как же я люблю разыгрывать роли! У меня накопилась целая плеяда персонажей и физиономий, которые, клянусь, не раз меня выручали. Звали его Евгений, я представилась Жанной, поэтессой и боксёром, что, в общем-то, правда, но я надела на себя маску принципиальности и человека, довольно потрёпанного жизнью. Мне не пришлось особенно напрягаться, я играю всегда почти саму себя, выбирая и увеличивая какую-то одну из черт своего характера. Судьба была против меня. Он сжимал мою руку, влажную от жары и от какого-то неприятного мне чувства. Потом мы ехали в метро. Он закинул мне руку на плечо, наклонялся к самому лицу, и я чувствовала запах, настойчивый запах яблок, который преследовал меня потом долгое время. Евгений, моё случайное несчастье, говорил какие-то несвязные слова о том, что я красива, что у меня красивые волосы, что у него нет девушки. Моё подсознание говорило мне, что это всего лишь пьяный бред, но каждое его слово падало на моё сердце раскалённым углём. Всё это было грязно, низко, переполнено щемящим страхом и ужасом, животным инстинктом и сладострастием. Я продолжала терпеть, потому что у меня, как всегда боящейся обидеть человека, не хватало духу и смелости уйти. Я не выдержала... Выскочила из душного вагона на Спортивной, оставив там запах кислых яблок, пота и пьяного Евгения с номером его телефона, и потом долго вытирала уже сухую руку, на которой он оставил мокрый поцелуй своих мягких, щенячьих губ.
Странное дело, я пишу об этом сейчас, не чувствуя даже дыхания того состояния растоптанности, в котором находилась почти неделю. Я приехала тогда домой, прибежала к Юльке.. Юлька! Она - моё спасение в минуты, когда весь мир наваливается на мою «тонкую» душу, поливая её своей грязью, своими буднями и обывательским существованием.
У меня не было дней хуже, чем те, которые так мучительно тянулись, пока я жила в воспоминаниях. Я гнала эти мысли от себя, но они настойчивым, беспросветным роем облепляли мой разум, не давая мыслить в каком-либо ином направлении. Я представляла себя хрупкой бабочкой, приколотой безжалостной иглой к белому, абсолютно пустому, как этот мир, листу, беспомощно хлопающей яркими, прозрачными крыльями, не понимающей, за что эта жизнь так несправедлива к ней. К той, которая всем своим существом пытается сделать эту жизнь, этот мир красивее, добрее и мудрее. Среди общего гула роевой жизни я пытаюсь понять, как сделать так, чтобы все были хорошими, добрыми, умными, чтобы можно было всех любить без оправдания себя в том, что эта любовь необходима.
Это дурацкое желание руководило мной и в дни последних репетиций. Я сама удивлялась откуда во мне находились силы - меня выматывали, меня пытались уничтожить, потому что я была победителем тогда, в самом начале, в истории с Наташкой. Я не ценила и не знала своей силы - мне казалось моё состояние настолько привычным и знакомым, что я не особенно пыталась разобраться в себе. Я чувствовала лишь, что не должна и не могу сдаваться, опускать руки, потому моя истерика, которую я устроила в понедельник, была лишь психологическим ходом, который, кстати, и не смог повлиять на ИХ пустые и безынициативные души. Я много удивлялась, почему такое большое количество обиделось на меня, ведь я старалась задействовать всех. Часто случается так, что мы стараемся обращать внимание на каждого и никого не обижать, а получается так, что не видим вообще никого вокруг себя. Что ж, это лишний раз подтверждает, какая я эгоистка.
Итак, мы медленно, но верно шли к рубежу, к выпуску. Нам оставалось два дня: среда и четверг. И вот мы собрались на первую приличную репетицию. О, это было первое шевеление моего триумфа! Конечно, не именно я добилась этого результата, не одними своими силами, но это прибавило мне уверенности в себе, в том, что ещё «не погибло дело всей жизни». Вероятно то же самое чувствует режиссёр, который после ста неудачных дублей замечает, что актёры не так уж бездарны и сценарий не такой притёртый и пресный, как казалось с самого начала. Почему я так много говорю об этих репетициях, об этих днях, слившихся для меня в одну сплошную кошмарную ленту бессонных ночей и стрессовых дней, почему я говорю о них с такой безраздельной радостью в голосе? Потому что мне доставляет это удовольствие, потому что я бы отдала бы всё, чтобы пережить эти две недели ещё раз. Я совсем забросила себя, свои записи и дневник в эти дни - мне было не до этого. Я занималась своими «лентяями», и в зеркало смотрела только тогда, когда просыпалась и ложилась спать. И, клянусь, я не выглядела хуже, чем с укладкой, макияжем и с другими вещами, делающими девушку красавицей. Свои волосы, свою гордость, на которые я жалею ни сил, ни времени, я расчёсывала за минуту, хотя обычно тратила на это больше пятнадцати минут, а потом закалывала на затылке и мчалась в школу с новыми силами и идеями.
К последнему звонку я приготовила льняной костюм: платье и жакет. Как говорит Юлька: «ты в нём такая стройная, ты не зря пошла в нём». Уже потом, глядя на фотографии, я решила, что не должна была идти в нём, хотя... У меня плохое настроение, и я критично отношусь ко всему, а к себе - тем более. Моё главное одеяние пока висит в шкафу, дожидаясь «парадного выхода императрицы». До этого дня осталось три дня, поэтому я тороплюсь побыстрее написать обо всём, от этого «записки» выходят рваными и спонтанными. Перед 25 мая я поставила на уши всех родственников: мне нужны были бант, камера, пленка для фотоаппарата, цветы, папки... Естественно, что последний «марафет» я наводила уже в полдвенадцатого.
К генеральной репетиции я знала весь сценарий полностью со всеми частушками, песнями, стихами, но у меня, как всегда в таких случаях, возникало чувство, что обязательно что-то сорвётся, какая-нибудь мелочь. 24 числа встала очередная проблема: кто понесёт того пресловутого ребёнка, который лёгким взмахом тонкой ручонки с колокольчиком оборвёт нашу школьную жизнь. Это был ещё один камень, ударивший по моим нервам, на которых и так уже сыграли реквием. Мой одноклассник Сашка, ребёнок по своему развитию, откровенно наезжал на меня, мотивируя свои наезды тем, что он нигде не задействован. Ну... Я обещала ему сценку в столовой, но у меня не хватило мозгов и фантазии, чтобы придумать ещё один акт нашей трагедии. Наверное, я добила его своей беспринципностью, поэтому в тот последний раз он сыграл на моей «любимой мозоли», сказав, что я лишь обещаю, но не выполняю... В отношении него - да, но, мне казалось, что сценарий уже переполнен, а потом я была в обиде на него за то, что он завалил наше выступление прошлого года на 9 мая, не выучив стихотворения. Завалил мой выстраданный спектакль. Я не хотела рисковать - это, пожалуй, единственное верное и точное определение моим действиям. Впрочем, это уже неважно. Важно вот что... Я наконец-то добилась хоть какой-то поддержки и понимания. И думаю я так не только потому, что все как-то сразу заметили, что голоса у меня нет, а я всё пытаюсь установить тишину и дисциплину. Потом я, в конце концов, добилась от второго ведущего мало-мальской помощи, когда попросила его « рявкнуть на них посерьёзнее». Магомед, обычно не подающий признаков инициативы, разразился таким бурным монологом из серии «завтра важный день и надо собраться», что 52 рта немедленно захлопнулись, а потом открылись уже от удивления. Во всяком случае, этот эпизод произвёл впечатление даже на непробиваемую Юльку. Она, кстати, сделала очень много интересных открытий за эти две недели... Как и я...
Магомед - это вообще притча во языцах. И если уж к нему попадут эти записки, то пусть он не обижается ( я не преследую такой цели) - я всего лишь выполняю обещание, данные самой себе. Эти записки - чистой воды, правда, такая форма дневника, глобальная отповедь...
Так вот, Магомед... Он стоит того, чтобы посвятить ему пару абзацев. Этот человек по-своему загадочен, как и всё восточное. Достоевский написал: «Человек есть тайна...» Если это действительно так, то Магомед и есть та самая тайна, которую, если начнёшь разгадывать, можно разгадывать много лет. Во всяком случае, мой небольшой жизненный опыт, сопровождающийся разными лицами и характерами, дал серьёзный сбой, споткнувшись о непроницаемость этого человека. Всё-таки я ничего не понимаю. Он для меня, когда я иногда прихожу в мыслях к нему, как это неудивительно, является самой большой загадкой. Я не могу заглянуть в глубину его личности, понять его - и меня это пугает. Меня всегда пугает всё неопознанное и неизведанное, может, поэтому я так и тянусь ко всего рода тайнам. Может, он настолько прост в своей сущности, что принимаешь эту простоту за маску, под которой скрыто многое, глубокое... Только меня эта версия не особенно прельщает. Я для себя как тезис установила, что он - крайне сложное явление в нашей школе (во всяком случае, для меня).
Я существо сложное, склонное к рефлексии и самопознанию, выделяющееся из толпы, плохо себя понимающее... Вероятно, я плохо понимаю и других. О Магомеде я могу сказать одно: он появляется всегда в нужный момент с нужными действиями. Хотя и немного опаздывает - одна из черт, которая выводит меня из терпения. Когда мы уже шли по живому коридору к актовому залу, его и тогда не было. Клянусь совестью, если бы он опоздал ещё на минуту, я бы придушила его.
Так, я, кажется, перескочила на последний звонок. Последнее, что помню - дикая уверенность в нашем успехе, полное отсутствие голоса и слова Магомеда о том, что у него горят щёки из-за бритья (как он об этом сказал - помню смутно).
Слёзы были в начале, точнее их предчувствие, когда говорили по очереди учителя, и я поняла, что безвозвратно уходит детство и первые годы настоящей юности. Странно, я столько раз видела выпускников, стоящих там, у последней черты, думала о том, что буду такой же. Но это два разных дела - думать, мечтать и стоять там, в определённую минуту. Мне всегда было тяжело расставаться - с кем бы то ни было, у меня появляется гадкое чувство потери, лишения, я упускаю что-то, и никак не могу сделать так, чтобы всё оставить при себе. Потом была радость, нервный смех, восторг - вся гамма чувств, которая только может овладеть человеком. И потом, наконец, наш триумф! На видеозаписи хорошо виден наш выход с Магомедом - этакие заправские ведущие, у которых за плечами как минимум десятилетний стаж работы. Если бы зрители знали, как мы с ним толкались за сценой во время танца девчонок, потому что никто из нас не хотел идти первым. У меня-то точно не было такого желания - хотелось почему-то вернуться обратно, на репетиции... Тогда Магомед сказал:»Давай, я тебе массаж сделаю». Ей-богу, дельное предложение. Мои онемевшие под воздействием стресса мышцы несколько расслабились под умелыми движениями его рук. Я же говорила, он всегда к месту.
Итак, мы вышли. И понеслось: начальная школа, литература, математика, география, стихи, сценки, песни. Когда дошли до физкультуры, пробежали Машка с Виталиком. Моя maman потом сказала: «Мне показалось, статуя «Рабочий и колхозница» сорвалась и побежала...» Ха, я представляю, какую мизан-сцену являли мы с Магомедом: «лондонский денди» и «колониальная барышня» из того же фильма. Чёрт знает что! Были и срывы, конечно. Сбивались с рифмы, изменяли интонацию, выключались микрофоны, забывались слова. Но это, к счастью, не смазало общей картины. Традиционно: рыдания под звуки последнего звонка, объятия, сопли и слюни. Я не выдержала, впрочем, как и все. Так, наверное, бывает перед смертью: быстрой лентой пролетает перед глазами вся жизнь, и ты стараешься выхватить самые яркие кадры, чтобы там, в райских кущах предаваться милым, трогательным воспоминаниям. Хм, я, впрочем, атеистка...
Я знала, что буду плакать, рыдать, биться в истерике. Я не хотела терять эту жизнь. Я начинала порой ненавидеть этот мир, потому что он своими законами заставлял меня уходить отсюда, из места, ставшего для меня вторым домом. В конце концов, здесь я пережила всё: обиды, измены, дружбу, любовь... Это немало, это всё равно, что эмиграция, когда уходишь жить в другой мир со своими порядками и нравами. Для меня это тяжело, потому слёзы...
Мы с Машкой вышли из школы с охапками цветов в руках, с «вязанкой» шариков, абсолютно счастливые с милыми колокольчиками и размазанной по щекам тушью. Я где-то оставила свой фотоаппарат, но меня это не особенно расстраивало. Лёшка щёлкнул нас с Магомедом, и мы с Марией отбыли домой, чуть постанывая от усталости, счастья и боли, которую нам причиняли натёртые ноги.
Как ярко светило солнце! Как гордо пели птицы в высоком, безграничном голубом небесном космосе! Почему это варварское великолепие насмехалось надо мной, уже больной другим моим состоянием, о котором я не решаюсь говорить сейчас, боясь испортить общий пейзаж. Это моё состояние как бы расцвечивает всю картину изнутри.
Думается мне, что не было у меня тогда этого чувства отрешённости от школы. Я всё ещё связана с ней, крепкими, неразрывными связями, которые я не могу да и не хочу рвать. Мы собирались у школы, чтобы отправиться в последнее школьное турне по Москве. Автобусов не было, мы маялись перед школой, мёрзли, грелись пивом и шампанским. Я не пью ни эту горькую отраву, ни газированным алкоголь, но матово-чёрная бутылка, принесённая мелким Виталиком, пришлась по вкусу и мне. Хотя, может, я наплевала тогда на свои вкусы. Мне казалось это заманчивым: сидеть в общей компании, потягивать искристое шампанское, смеяться. Меня, как и любую экзальтированную и творческую личность, привлекала эта богема. Так мы потихоньку дотянули до приезда автобуса. Конечно, мест не хватало, но нас это мало заботило. На галёрке щедро разливались коктейли, вследствие чего Виталик из параллельного класса окосел и стал петь песни, сочинял которые тут же, на ходу.
Мы учились вместе одиннадцать лет, но острую необходимость друг в друге заметили лишь 25 мая. Все как с цепи сорвались, начали влюбляться, искать себе пару - навёрстывали упущенное, наверное. Я не понимала ни одного человека. Я была подавлена, расстроена, брошена и забыта, наконец, опустошена. Я знала свою необходимую «цель», искала её, находила, озарялась минутной радостью и снова погружалась в безвыходную тоску. Увы! со мной всегда что-то не так.
Страдала Юлька. Она - изгой, всего лишь из-за той давней истории в 9-ом классе. Я искренне, но исподтишка ненавижу тех, кто заставляет её вспоминать об этом. Ненависть - плохое чувство, поэтому я стараюсь не впускать её в своё сердце. А Юлька... Она ещё не осознаёт своей силы над другими. Одна из тех, кто стоит целого мира, не принятая им из-за своей исключительности, Юлька ещё посмеётся над теми, кто смеялся над ней, она - будущий психолог, а эти люди наделены почти даром гипнотизера, который может перевернуть всю жизнь человека, от которого зависишь, как наркоман от дозы. А я... Я «невидима и свободна! Невидима свободна!» Свободна от предрассудков, вольна в своих действиях, чувствах, мыслях и уверена в правильности своих действий.
Мы остались с Юлькой, а также Машкой и Жанной одни в тот день. Хотя… Со мной всегда рядом моё буйное вдохновение, воображение, которое никогда не позволяет мне оказаться в одиночестве. Хорошо быть «существом, склонным к рефлексии…». Есть возможность уйти в свой мир, где ты - царь и бог, и все, каждая мелочь зависит лишь от тебя, и этот мир достаточно силён тогда для того, чтобы победить окружающую действительность с её несправедливостью. Так было со мной на последнем звонке. Когда мы уже стояли на сцене, и нельзя было отступать назад, я внезапно представила, что нахожусь на репетиции, где всё как-то по-домашнему и не так экстремально. И всё.. Провалился куда-то зал, зрители, были лишь мы, актёры, играющие свои триумфальные роли.
Поездка… Её, как и все единственное и неповторимое я запомнила на всю жизнь. Было в ней что-то туристическое, уютное, связывающее неразрывными цепями нас всех воедино. Я привязывала к этому вояжу свои проблемы, но исключительно желание сделать его ярким и весёлым впечатлением заставило меня подавить негатив в своей душе, хотя чувствовала я себя паршиво. Я страдала лишь из-за того, что не видела того, что хотела видеть. И пусть к концу поездки я могла флиртовать с кем угодно (всё же поддалась всеобщему помешательству), я не видела – и страдала, и не могла достойно переключить своё внимание на другие объекты, не меньше интересовавшие меня.
Так, поездка… Если полжизни я отдаю за то, чтобы повторить репетиции и последний звонок, то оставшиеся полжизни я отдаю за поездку. Несмотря на испорченное настроение, несмотря на бесконечное гундение экскурсовода, несмотря на душевную боль и отрешенность – я навсегда полюбила эти минуты.
У меня почему-то не хватает слов, в большей степени грациозных и возвышенных, для того, чтобы как следует зарисовать всю эту картину. Я, как неудачный художник, не знаю, как лучше слепить композицию, чтобы дальше двигаться от неё. Нет, я довольствуюсь лишь отдельными эпизодами, нанося их на общее полотно рывками. Картина выходит пёристой и даже чуть абстрактной. Я не писатель, даже не мемуарист, но раз дала себе слово – напишу. Я знаю, что на свет явится такое разнокалиберное варево, при виде которого будет воротить самых стойких. Что ж… Глотайте, надеюсь у того, кто будет это читать желудок из бронированного стекла и огнеупорного бетона.
Мы проезжали где-то в районе Сокола, когда меня коснулось необъяснимое, торжественное чувство тоски. О, это гордое солнце, в последний раз золотившее наши волосы, как безжалостно оно прощалось с нами! Как безвозвратно утекали, убегали от нас последние крупинки детства, которые я так безуспешно пыталась поймать. Как победно смеётся над нами этот мир, объединяя нас тогда, когда мы разбегаемся, как жемчужины, по-своему прекрасные, рассыпаются со случайно оброненного ожерелья. Мы – жемчужины. Мы приходим в этот мир серыми песчинками, а потом, постепенно обрастая клейким перламутром жизненного опыта, в котором отражаются все ошибки, потом мы становимся обкатанными, блистающими, совершенными и бесценными. Перламутр! Это вечно преследующее меня чувство… Родилось спонтанно, впрочем, как и всё, что рождается в моих мыслях. Почему я назвала это ощущение «перламутром» - лишь интуитивное движение мыслей… Даже просто вслушаться в тягучее, сонное звучание, которое неслышно, тяжелыми кандалами сковывает всё тело, останавливает кровь, и становится слышно, как медленно, затаившись, бьётся сердце – и начинаешь судорожно вдыхать воздух, будто надеешься наполниться им настолько, что сможешь улететь; и хочется подобно дикому животному напрячь все мускулы – и тут же расслабиться, и даже бывает, будто охватывает желание, - когда уже просто катаешься по земле и хочется выть и кричать и сливаться с этой природой, с её великой силой воедино. Сколько себя помню, эти приступы накатывают на меня с 6 лет, просто тогда это выражалось иначе – просто хотелось сделать что-нибудь стремительное – побежать, чтобы ветер свистел в ушах, на качелях покрутиться солнышком или просто кувыркаться в песочнице. Мне как-то в голову пришла мысль, что летом было бы намного проще – ведь всегда можно пойти на пляж и от изнуряющей жары и изнеможения броситься в прохладную, сонную воду пруда, и она смоет не только городскую пыль, но и это утомительно-гнетущее состояние. «Перламутр» никогда не опаздывает. Я уже научилась предчувствовать. «Перламутр»… Как моллюск обволакивает песчинку вязкой массой, густой и безжизненной, так я вязну в этом чувстве, в этой вате, сотканной из внезапного того, что вдруг поражает моё воображение, и за этим следует такой беспросветный рой мыслей, в котором я тону, как в трясине, не ощущая опоры под ногами. Я – не моллюск, и не жемчужина, для них – «перламутр» - обычный и нужный процесс. А мне… Я его ненавижу. Ненавижу потому, что не могу его объяснитъ, подчинить своей воле, контролировать. Я боюсь этого также, как и своего постоянного сна про море с изумрудно-багровыми листьями, которые оставляют ожоги на моей спине, и я чувствую это жжение потом целый день. «Перламутр» хватает меня за виски, жжёт их раскалённым железом, и я хватаюсь за голову, заламываю руки – здесь мне очень жаль, что я не птица, что я не могу летать, потому что так хочется.
Эта сумасшедшая весна вымотала меня до конца. Она убивает меня каждым днём, и каждым днём возрождает меня из пепла, днём, который я воспринимаю как настоящее сокровище природы. Я всё время вижу что-то новое в каждом дне, - весеннее, новое и чарующее – и забываю об этом сказать. Пахнут тополя… И не просто пахнут, а заволакивают, оплетают, опьяняют, кружат голову своим горьковато-смолистым запахом. У тополиного запаха есть ещё своя неповторимая приторность, такой сладковатый душок, будто пахнет смесь душистых пряностей – ваниль, гвоздика, кружащий голову имбирь; – именно она и больше никто так не привлекает меня к этим высоким и стройным деревьям, на листьях которых уже зеленеют липкие, глянцевые, изумрудно-салатовые листочки. А внизу, под клейкими ветвями, махровыми червячками рассыпаются тополиные сережки и желтоватые, похожие на семечки из козинаков, ошмётки почек.
Вот такие тополя. Скоро они зазеленеют, и совсем заструится своим клейким, тягучим соком, и запахнут ещё сильнее, ещё пьянее, и вместе с горькой черемухой, сладкой вишней будут кружить мне голову, вращая бесконечные, калейдоскопы ароматов, таких настойчивых, что с утра до вечера они будут колотиться в голове, стучась в виски и затылок, и пропитывать каждый уголочек тела, каждый миллиметр кожи, и валить меня с ног, и успокаивать своим присутствием…
Моя долгожданная весна душит меня с каждым годом всё сильнее, подчиняя меня своей воле. Это тягостное чувство безраздельного рабства чаще всего мучает меня душными ночами, как некогда в апреле….
Лимонно-зеленая, хрупкая береза тихо дремлет под мягким, желтоватым светом голого фонаря. Нет ветра, деревья, паутиной раскинутые по всей детской площадке, спят, иногда ворочаясь, и лишь совсем редко в узлах их ветвей вздыхает ветер. Я стою на балконе. Жарко. Душно. Д-у-у-у-шно…. Мои волосы как рыболовецкие сети, ловят ветер, который тонкой свежей струей льётся вниз от шеи по спине, заставляя вздрагивать почти застывшие капельки пота. Надо мной плывёт чёрно-жёлтое небо, жухлое, как прошлогодняя листва. За чёрным покровом парка мелькаю огни – там плывёт город, там жив Центр Мира.
А здесь всё умерло… Здесь грядой с четырёх сторон стоят чёрные дома, возвышаясь уродливыми башнями с редкими рыжими заплатками вместо окон.
Мне кажется, что я заперта в этих четырёх домах, что я нахожусь в огромном каменном мешке, где почти нет воздуха, а под землей кипит раскалённая магма. Меня запирает апрельская ночь, запирает меня на тысячу замков. Она пульсирует маленькой жилкой у меня на шее и на виске миллионами молоточков, давит тяжёлым бруском нерешённых дневных проблем.
Я ложусь спать спокойно… В этом состоянии апрельской ночи нет ничего особенного – всё как обычно. Я вздыхаю – сон уже почти опутал моё сознание, я запуталась в апрельской ночи, и я понимаю, что ничего не изменилось, что всё так же.
Весна приходит и закрепляется в моём сознании запахами. Так сначала – это запах моря, потом тополя, потом жаркое дыхание ночи, а теперь вот пришествие мая. Май – это такое странное время, где всё перемешивается. В мае сильно пахнет распускающаяся акация. Я хожу домой длинным путём – в обход, только чтобы пройти мимо поворота, где заворачивают трамвайные пути. Где на самом изгибе растёт окрашенный куст акации. Умытая майским дождём, который налетает, обрушивается стеной совсем нежданно, смывает с города липкие тени апреля, охлажденная им акация распространяет вокруг себя сладковато – горький аромат. Почти как от тополей, от него кружится голова, и земля плывёт под ногами, и кажется, будто идёшь по небу, и ты ступаешь по медленно плывущим облакам.
Я вспоминаю сейчас эти свои состояния не потому, что они постоянно сопровождают меня весной, а потому, что пытаюсь закрыть зияющие бреши в воспоминаниях. Или просто не хочу вспоминать неприятные моменты.
Они начались сразу, как только мы встретились после поездки в 9 вечера у школы. Нашим первоначальным решением было пойти на пляж, на дискотеку, но там оказалось всё закрыто. Фантазия убога, когда она развивается при влиянии стадного чувства. Мы пошли в «Шок», дискотеку в клубе «Железнодорожник». Уже одно это говорит о том, что последний звонок был основательно подмочен. Во всяком случае, я пожалела о том, что пошла у компании на поводу. Вероятно, это было из-за того, что я не видела «цели», а бесцельно жить я не могу.
Потом Юлька… Жизнь по-настоящему забывает о справедливости. Мы, те, которые явились на свет, чтобы сглаживать углы, чтобы расцвечивать серые дни, чтобы вносить в массы обывателей живое дыхание свободы, мы больше чем кто бы то ни было подвергаемся ударам. За что нам эта вечная борьба? Спасения от неё нет. Я – «пропащая душа», «лишний человек», я, как и Юлька – «умная ненужность». Подобно моему любимому Есенину, я закончу где-то лет в 30, несмотря на обязывающую работу. Я – поэт, «шальная голова», и очень возможно, что жизнь моя кончится «на простом шнуре от чемодана». Юлька – нет. Это успокаивает меня – она более рациональна и менее романтична. Может, поэтому так была сломлена она там, в тёмном, тонущем в сигаретном дыму и неоновом свете зале, когда она безостановочно тянула пиво и курила Chesterfield без передышки. Я вытащила её оттуда в 12 часов, мы дошли до «Экзотических растений» и долго слушала её монологи о том, что она не пьяна и контролирует себя. Больше меня испугал её неоправданный танец со шкафоподобным парнем из тех, кто вечно трётся в таких злачных местах в поисках подружки на ночь. Потом мы оттаскивали её от него всем скопом, когда поняли, что ситуация выходит из-под контроля.
Я ненавижу жизнь с её глупыми законами, поэтому всеми силами стараюсь противостоять ей. Я привыкла к её ударам и подножкам и делаю всё, чтобы её каверзы не коснулись окружающих меня людей. И это не самопожертвование. Это моё кредо.
Потом мы много пили, готовились к экзаменам, сдавали. До этого момента я не была уверена, стоит ли мне писать об этих днях. Как-то казались они мне мелочными. А потом вдруг поняла, что уходит целая эпоха… Я была изведена бесконечной беготнёй, поисками, учёбой. Борьба с жизнью… Бывают такие минуты, когда я абсолютно уверена в своей удаче, в светлом будущем (правда в ближайшем), в своей везучести, наконец, в том, что я успею сделать всё то, на что, как мне казалось несколько мгновений назад, у меня уже ни за что не хватит времени…
Мне кажется, чтобы стать писателем, я должна начинать где-нибудь в Америке, поскольку там без особых претензий к философии и психологии относятся к творчеству, где моё женское начало позволило бы мне стать автором бульварных бестселлеров, а потом, вернувшись в Россию, абсолютно испорченная словоплётством, стать полу-психологичным, полу-притёртым, но всё же известным Мастером, известным лишь благодаря окружению ошмётков прошлых, любовных трагедий.
К чему я это говорю? К тому, что сама не могу уловить концепции своей рваной повести, в которую заключила жизнь.
В моей памяти всплывают лишь отдельные пятна, радующие или, наоборот, угнетающие моё сознание. Например, моё первое серьезное в жизни пьянство после экзамена по литературе. Но… я этого хотела сама. Одна бутылка пива – и на мою голову будто надели вакуумный колпак, жмущий в затылке. Я лучилась и радовалась, потому что забывала обо всём: о нужном, о ненужном…Заливать глаза вином – вот удел «божьей дудки».
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль…
Это МОЙ ЕСЕНИН. Я больна этим человеком, вероятно, оттого, что судьбы наши схожи. Дина Рубина написала: «В иврите есть такой изумительный оборот «стою родить», то есть уже вот-вот…» Так, я к 4 июня «стояла родить» свой реферат «Личность и общество», но случились преждевременные роды – мой экзамен, поэтому пришлось переводить своё вымученное дитя на искусственное дыхание и лишь готовиться к его дальнейшему развитию. Потом пролетели обязательные, необязательные, вообще не мои… Я готовилась, учила, искала билеты Машке и Магомеду, переписывала учебники – в целом выполняла мелкую работу в школе, хотя меня там уже не ждали. Меня никто никогда не ждёт – я сама всегда прихожу.
Последняя моя встряска – экзамен по химии, который я помогала сдать Магомеду, а по ходу дела – и всем остальным. Я никак не мотивирую своего поступка, я лишь знаю, что должна. Что они мне, дети что ли? Не знаю, должна. Хоть какая-то цель, значит можно жить. Цель требует оправдания, да оно, черт возьми, есть, но углубляться в него не надо. Выходили они в ужасе, никто ничего не знал, они шли как на смертную казнь. Сначала Магомед – там был билет №7, потом Оксанка, за которой я бегала босиком в женский туалет (снимала босоножки, чтобы не просекла химичка). Моё сердце с его желудочками и предсердиями, и клапанами билось о рёбра так, будто это я сижу на экзамене с пустой головой и при несдаче оного могу поплатиться своим будущим.
Они сдали, конечно. А я ушла. Совсем не театрально, быстро под надёжным дождём, разбитая и опустошённая. Мне настолько было паршиво, что я была близка к самоубийству. В моей руке тепло лежало снотворное – нечаянно проглоченные 6 таблеток – и я бы больше не мучалась. Хм… Меня бы откачали, жизнь меня не отпустит, ещё не наигралась.
Мне порядком надоели эти игры в кошки-мышки. Я устала, разбита, я не железная и не каменная, но… кому всё это нужно. Я сама себя принудила носить эту маску боевой готовности, ведь эта маска уже стала моим амплуа.
Ради чего я живу? Ради кого? В моей жизни нет ничего такого, что было бы стимулом моего дальнейшего существования. Существования! – говорю я и смеюсь. Горько и презрительно. Я больше всего не хочу существовать – я жить хочу, жить в свободе и независимости. Но я, увы! слишком подчинена этим людям и этому миру, и освободиться я не могу. Не хочу и не буду.
Больше пугает меня бесцельность моих жертв. Для кого я кручусь? Для себя ли – моя сила воспитывается иным путём. Другие… Товарищи мои, золотая молодёжь, куда подевалась ваша безграничная самоуверенность. Вы, как васильки перед грозой, поникли головой, столкнувшись с серьёзными проблемами, с постигшими неудачами в институтах. Меня ошеломляет эта неподготовленность ко взрослой жизни. Мой же жизненный опыт позволяет мне трезвую оценку мира. Вы тонете, как слепые котята, в мире, где вы одни, и ваши шаги должны быть скурупулёзно обдуманны. Вы принципиальны? Нет, вы глупы, если вы впали в отчаяние. В жизни нужно брать нахрапом, жестким или интеллигентным, но нахрапом. Так делаю я, и никогда не ошибаюсь. Жизнь любит сильных, ей нельзя подчиняться – иначе весь твой путь будет похожим «на фруктовый кефир». Вы зарываете таланты в землю, боясь стать посмешищем, вы принимаете небрежно брошенные жизнью кости. По мне, так лучше голодать, чем есть объедки с её стола. Я не жестока, я объективна. В моих силах раскачать их, а дальше дело человека. Я не лезу в чужие дела, но опускать руки, когда жизнь ещё только коснулась тебя – это путь к гибели.
Через день выпускной, но я ни слова не напишу о нём, это уже другая история, и эти два периода никак нельзя смешивать.
«Нажми на кнопку – получишь результат…» Почему это не так? У меня нет большей мечты – иметь вмонтированный в мой организм, изъеденный совестью и разумом, машину, которая при моём первом же порыве к анализу сложившейся ситуации и вытекающих из неё последствий, чувств и мыслей, немедленно выдавала бы мне результат, вся суть которого умещалась бы в одном слове, из серии «Влюблена», или «Больна», или «Неразумна», а не растягивалась бы на долгие, бесконечные философские исследования с глубоким смыслом…
Да… Пока всё наоборот. Подводя неутешительные итоги своей пока ещё короткой жизни, приходишь к ещё более неутешительным выводам. «Какого чёрта? – спрашиваю я себя. – Тебе всего 16, вся жизнь впереди, и твоё счастье, что ты уже знаешь, какой дорогой и куда идти». Да-а-а, рубеж. Заканчиваешь школу, поступаешь в институт – начинается новая полоса разноцветного полотна, растянутого бог знает насколько. А поскольку я не знаю – вдруг там, через шаг, полотно обрывается, неровно, незадуманно, и с краю торчат обрывками ниток, поэтому и начинаю тыкать на кнопки своего незадачливого существа, но вместо вразумительных ответов, получаю утомительные моральные исповеди. Нет-нет, я не играю в Печорина. В конце концов, я, как любой другой нормальный человек, хоть сколько-нибудь интересующийся состоянием своей души, нет-нет да и загляну в глубину своей сущности…
В высшей степени странно… Я размышляю о своей неразборчивой жизни, лёжа на кровати, покрытой симпатичными (глубоко симпатичными мне) розовым покрывалом с мелкими цветочками, и пиная стену носком. Вокруг меня царит беспорядок: на столе навалены учебники, на полу - с десяток дамских романчиков из тех, которыми хорошо украшать блёклые комнаты – настолько ярки и привлекательны их обложки.
И во всём этом хаосе меня посещают мысли… Например, о том, что я – существо сложное, склонное к рефлексии, плохо себя понимающее. Думая так, я осознаю мелочность своих побед и поражений, в большинстве своём последних, потому что победа, хоть и маленькая, всё равно победа, а поражение всегда имеет особый масштаб.
Они и правда мелочны. Ни к чему они не приводят, ни к какому логическому завершению. Поэтому голова моя и занята (как и многих моих сверстников) смутным анализом, наверное, даже прогнозом неизведанного того, к чему я неизбежно приду после определённого дня…
Я смотрю в окно и думаю: «Вот я влачу своё существование!» И слушая какофонию из птичьих голосов, шума пролетающих самолётов и попсовой музыки, льющейся из магнитофона, я понимаю, какая это тяжёлая, нудная и никчёмная необходимость – жить и делать всё, чтобы эта жизнь казалась хоть немного приемлемой для души.
…И чем больше я думаю так, тем меньше боюсь я смерти и начинаю испытывать к ней уважение за то, что она одним взмахом руки умеет решить все проблемы…

---

МОЯ ПОДМОСКОВНАЯ ФАЗЕНДА

---

Потырено у Акико Морикавы

"Все наши сетования по поводу того, чего мы лишены, проистекают от недостатка благодарности за то, что мы имеем."
(с.) Даниель Дефо

---

Вчера наконец-то произвели культурную вылазку в ближайший кинотеатр – за неимением удобных сеансов Валл-И решили посмотреть «Хенкок» (решение было принято А. в неожиданной тоталитарной манере)
Расстроена. Шла в надежде поглядеть приличный экшн про супергероев, про больших мужчин, несчастных жителей и вселенское зло, а увидела сопливую мелодраму с большим качеством спецэффектов про болезненную любовь новых божков. Хде-то я это уже видела – в чем-то подобном снимались Джоли и Питт, кА-этся.
Во-вторых, в очередной раз неприятно удивила масса экзальтированного и эпатажного пубертата, в силу каникул обретающихся в зале в большом количестве. Никак вот в толк не возьму – вроде у господ до 18 лет родители в массе своей такие же как и мои, вроде ж и эпохи раннего воспитания совпадают – а поди ж ты, никто не знает, что в кино все ж лучше иногда ну если не помалкивать, то хоть говорить в полголоса. И если делают замечания, не нужно тут же выдавливать из своего голоса последние децибелы. И начинать орать «Имею право». Я не могу понять, откуда в наших подростках вот этот революционный экстремизм. Воинственные мамонты. Добро бы сие явление подкреплялось хотя бы оттенком ума и культуры – нет голый эмоциональный пафос.

---

Пишет  Эсса:

16.07.2008 в 18:17

В зависимости от буквы - могу пошлить и быть чрезмерной язвой

Не возражаю!! Тебе буква П. Годится?
А внимание - щас будет, работа малость заела, а тут же еще и думать надо!

URL комментария


Ппппростите, я заработалась. Эсса, если ты ко мне заглянешь, я прошу прощения. У меня просто нет времени. Совсем. Ни капельки.

---

Пишет  ЯТакаяОдна:

10.07.2008 в 11:32

есть над чем задуматься
Пишет tori-energazer:

08.07.2008 в 12:13

и грустно, и смешно...
Чему учила мама.
1)Мама учила меня УВАЖАТЬ ЧУЖОЙ ТРУД:
«Если вы собрались переубивать друг друга — идите на улицу, я только что полы вымыла»

2) Мама учила меня ВЕРИТЬ В БОГА:
«Молись чтоб эта гадость отстиралась»

3) Мама учила меня МЫСЛИТЬ ЛОГИЧНО:
«Потому что я так сказала, вот почему»

4) Мама учила меня ДУМАТЬ О ПОСЛЕДСТВИЯХ:
«Вот вывалишься сейчас из окна — не возьму тебя с собой в магазин!»

5) Мама объяснила мне ПРИЧИННО-СЛЕДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
«Если ты сейчас же не перестанешь реветь — я тебя отшлепаю»

6) Мама учила меня ПРЕОДОЛЕВАТЬ НЕВОЗМОЖНОЕ:
«Закрой рот и ешь суп»

7) Мама научила меня СТОЙКОСТИ:
«Не выйдешь из-за стола, пока не доешь»

8.) Мама учила меня НЕ ЗАВИДОВАТЬ:
«Да в мире миллионы детей, которым не так повезло с родителями, как тебе»

9) Мама учила меня СМЕЛО СМОТРЕТЬ В БУДУЩЕЕ:
«Уж погоди, дома я с тобой поговорю»

10) Мама научила меня ОСНОВАМ САМОЛЕЧЕНИЯ:
«Если не перестанешь косить глазами — на всю жизнь так останешься»

11) Мама научила меня ЭКСТРАСЕНСОРИКЕ:
«Надень свитер — я же знаю, что тебе холодно!»

12) Мама научила меня КАК СТАТЬ ВЗРОСЛЫМ:
«Если не будешь есть овощи — никогда не вырастешь»

13) Мама преподала мне ОСНОВЫ ГЕНЕТИКИ:
«Это у тебя все от отца!»

14) Мама научила меня ВЫСШЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ:
«Чтоб твои дети были такие же, как ты!»

---

Хулиганские сводки

Пол-ночи не давали спать какие-то гопники, устроившие пьяный дебош на детской площадке. Предварив основной ночной концерт радостным удивлением по поводу того факта, что у нас в доме все спят (в 2 часа-то ночи, ага глупые люди нашли чем заняться).Далее, огорчившись тем фактом, что товарищи граждане жильцы никак не реагируют на внешних возмутителей общественного покоя, любезные товарищи изволили взломать дверь подъезда и позаимствовать детские велосипеды, которые у нас стоят под лестницей. Удостоверившись, что и сей факт вопиющего вандализма и хулюганства остался без внимания спящих, буйные господа на разные лады самостоятельно стали требовать вызвать для них персональный кортеж милиции.
Но и здесь потерпели неудачу буйны молодцы, ибо жильцы нашего дома трепетно относятся к нашей районной милиции и понимают, что стражам правопорядка тоже надо высыпаться. В связи с чем на борьбу с бандитизмом был спешно отправлен сосед дядя Саша (он же заводчик собак, он же дрессировщик) с отрядом домашних доберманов в количестве трех штук. Результат по выдворению хулиганов был достигнут не более чем за 3 минуты и без особых последствий для всех сторон.

Вот. Так шо не надо буянить в нашем дворе.

---

Цветы от А. в честь годовщины

---

Сегодня Бог и прочие небожители явно были доведены населением нашего славного города до белого каления, в результате чего 4 часа небо без остановки хлещет под улицам дождем. Город плачет навзрыд, захлебываясь небесными слезами.
Начинаю серьезно задумываться о том, чтобы спуститься на первый этаж и заглянуть в соседствующую фирму по продаже всяческого спортинвентаря на предмет аренды, к примеру, мини резиновой лодки или, например, сапог для охоты на болоте.
Ах нет, братцы – вон я вижу их лица, тревожно и озадаченно выглядывающие из окон на затопленное крыльцо офиса. Судя по всему лодок или нет в продаже или их расхватало предприимчивое руководство, чтобы в сухом виде доплыть до своих угрюмо мокнущих Мерседесов.
Хорошие перспективки на вечер, а как все хорошо начиналось. Вот зачем, зачем нужно было всю ночь спать в позе стойкого оловянного солдатика дабы сохранить сложно наверченные бигуди, зачем надо было скакать с отбеливателем вокруг кипельного костюма, растягивать новые туфли, гордо вышагивая в них по квартире 30 минут, морщась от каждого шага ибо на ногах больше пластыря чем ног?!?!?!
Шобы сегодня превратиться в мокрую курицу и в таком виде приехать на день рождения к людям, которые много лет тебя не видели?!?! Нет в жизни щасья.

…Но как же, как же, черт дери всех, дивно на улице, как едко пахнет в мокром воздухе жасмином, как горько пахнет трава. Свежий, умытый воздух обнимает и щекочет плечи, а асфальт отзывается на каждый шаг переливчатым звоном воды.
О мой Бог…

@темы: персональный иллюзион

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Из письма Воробью. об отношениях

Вся жизнь превращается в лохмотья незаконченности. В старости захочешь прикрыться и согреться покрывалом вкусных воспоминаний – изо всех щелей дуть будет.