"Все надо делать с юмором!", сказал палач, нарезая голову дольками.
Ниже лежит нечто творческое, написанное в 2001 году, в период выпускных-вступительных, в возрасте шашнадцати лет. Не редактировалось. Жду комментов
ЗАПИСКИ
ВЫПУСКНИЦЫ.
«Все имена героев и события этого
романа подлинны и документальны.
Автор готов подписаться под каждым
словом… Автор не боится судебного
иска, тюрьмы, ножа и удавки,
людской благодарности и адова пекла,
потому что наша прекрасная жизнь
и есть – адово пекло.
Автор ни черта не боится.
Автору наплевать.»
Дина Рубина «Иерусалимцы»
ЧАСТЬ I
СИСТЕМА ВЗАИМОСВЯЗЕЙ.
Я долго думала, как же начать эти записки. Почему-то никак не приходит в голову вариант достойного вступления. Думала начать с главного, но все мои мысли, все события, определяющие нашу жизнь, кажутся мне слишком ничтожными. Можно начать с чего-нибудь отвлечённого, но каждая мелочь становится вдруг неумолимо важной. В конце концов, должно же остаться хоть что-то на память от этого времени - оно ведь никогда не повториться. Выпускница! Для моих ушей это слово, хотя оно и не ново, звучит немного странно. Сколько раз видела я рождение таких, как я. Первый раз - в восьмом классе, на первом выступлении, посвящённом 11 классам. Какой малявкой, необтёсанной жизнью, нетронутой ложью и изменами тогда была я! Мой мир строился на розовых романтических мечтах, на фанатизме к симпатичным мальчикам из бойс-бендов, на первых попытках к литературному творчеству.
Куда ушло моё детство? Реальность жестокой и властной рукой разрушила детские мечты о торжественном и щемящем празднике Последнего звонка. Впрочем, я не совсем разочарована в этом событии. Дело движется сейчас к выпускному, я всё чаще достаю своё первое настоящее вечернее платье и любуюсь им. Оно представляет собой настоящее произведение искусства, созданное из лёгкого, струящегося шифона цвета вишнёвого ликёра с распустившимися по нему ярко-красными розами. К нему приготовлены чудные босоножки со страшно узкими мысками и на высоченной шпильке. Я решила наконец-то выкраситься в чёрный цвет и разыграть из себя этакую стерву.
У меня складывается впечатление, что если «записки» попадут к кому-то из знакомых, то одним претендентом на инфаркт будет больше. Что поделаешь, мне порядком надоело разыгрывать из себя соплю в шоколаде, ангела во плоти и сестру милосердия в одном флаконе. Хотя, исходя из того, что во мне уживаются сразу две такие противоречивые натуры, могу заявить: я абсолютно двулична, скрытна и непознаваема. Моя дорогая Наталья Львовна сказала, что я слишком хороша для этого мира. Не факт, но такие, как я и вправду, наверное, редкое явление сейчас.
До выпускного, правда, ещё далеко. До этого момента мне нужно сдать экзамен по истории, и я вправе насладиться воспоминаниями о Последнем звонке. Кто будет утверждать, что это ужасное время? Я плюну ему в лицо - у меня не было лучшего периода в жизни. Кто хорошо знает меня, сразу может предположить, почему я так говорю...
Так безумно пролетели те две недели - я до сих пор живу в каком-то непонятом, близком мне ритме бега и нервов. Я тратила энергии в эти дни, больше чем за свои 16 лет. И мне, чёрт возьми, нравилось это! Я правила балом, я была во главе угла, а для меня нет лучше среды, где весь мир вращается вокруг меня, и я решаю кому, куда и зачем. В те дни, когда все, общей массой давили на меня своими проблемами из серии «где мне взять песни», «почему репетиция так поздно», «а у меня курсы», которые я решала одним махом, в те дни я чувствовала в себе такую силу, с помощью которой я чувствовала себя способной отразить любой напор. Всегда презиравшая людскую тупость, я как никогда раньше бесилась в дни репетиций от безответственности и беспечности своих одноклассников. С другой стороны, это поддерживало и моё собственное чувство необходимости этому миру. Я - эгоистка. Я люблю, когда все бегают со своими проблемами ко мне, когда Я и только Я стою во главе угла. Человек не может не любить себя - пока ты любишь сам себя, холишь и лелеешь, неизменно появляется желание совершенствоваться. Я странный человек, ей-богу! Я научилась любить и уважать себя, духовное и физическое создание, но упрямо продолжаю считать, что я создана для других людей, для их счастья, и никогда не жалела, потому что рядом всегда находился кто-то, кто заслуживает жалости больше меня. Моё любимейшее занятие, моя благородная идея - защищать, вступаться за тех, кто окружает меня. Рядом со мной, новой и сильной, все мои сверстники и знакомые кажутся мне неумолимо слабыми, незащищёнными перед обстоятельствами.
Мой первый выплеск случился в ТОТ вторник, что стал одной из важнейших вех в моей жизни (неважно, с какой стороны смотреть). Этот вечный национальный вопрос! Вечный вообще, он вечен и для меня. Всегда он вызывал мой жгучий интерес, и часто отношение других к нему рождало во мне негодование. Ну, в самом деле, какая разница к какой нации ты относишься, все мы, в сущности, одинаковы - произошли от обезьяны, имеем четырех камерное сердце, прочие внутренности, кое-кто душу, совесть и разум, который не всегда, правда разумен, все хотим жить, кушать и любить. Я никогда не оцениваю человека по национальности, как это упорно делает моя бабушка, её подруги и те, кому в жизни везло чуть меньше, чем кому-то другому. Национальность, её понятие, - страшная вещь. Ей можно унизить, оскорбить, обидеть. Моя точка зрения проста - ни об одном человеке нельзя судить, исходя из его принадлежности какой-то нации. Может, я говорю так, поскольку, считая себя русской, не знаю точно, кто и сколько всего оставил в моей крови, а может, и нет, но я непреклонна в своём мировоззрении.
А наш путь к 25 мая и начался как раз с этого. Моя одноклассница Наташка, лицемерка и снобка, сказала Магомеду, ведущему нашего вечера и моему другу, что не желает видеть на сцене «всяких чеченцев». Говорили, что сделала она это в отместку за какой-то его проступок в институте, но мне это было неважно. Я знаю и хорошо представляю себе, что такое месть. Это страшное действие должно определяться древним как мир законом: «око за око». Иными словами, я буду красть твои помидоры, если ты украл мои, но за это я не должен жечь твой дом.
Так был подписан мой смертный приговор. Я чувствовала себя «старухой-процентщицей», которую Наташка огрела этими гадкими и оскорбительными словами, как обухом по голове, но я, как во сне, не сдавалась и израненная колкими и едкими фразами, смеялась ей в лицо и не отступала. Это был спор, и я, зная, что истина никогда не явится на свет из нашего полу-политического дерби, пыталась доказать ИМ ВСЕМ, насколько оправдана и верна моя тенденция в этом вопросе. Сорок минут обмена репликами и монологами оставили во мне неприятный осадок и ещё больше усилили моё чувство недоверия к людям...
Первый раз оно родилось в конце апреля; тогда я пережила шок, стресс, называйте, как хотите - это был настоящий удар на поражение. Вообще-то я благодарна судьбе за то, что она так долго и больно била меня, точнее всаживала ножи в спину. Теперь каждый раз, когда меня тянет на очередную глупость, синяки, наставленные незадачливой жизнью, разом начинают болеть. Хотя в тот последний раз судьба не пощадила меня и засадила своё холодное оружие в мою истерзанную плоть с такой силой, что рана до сих пор не зарубцевалась.
Да, меня сшибло тогда основательно.... А ведь хорошо всё начиналось... Слишком хорошо... Я шла из института, сдав зачёт по английскому на курсах, наслаждаясь жарким весенним солнцем, заливающим изумительную аллею, переливающуюся всеми изумрудными оттенками. Мне нравилось ходить по этой аллее, по пыльной, утоптанной старательными студентами дорожке, по обеим сторонам которой весело желтеют одуванчики. Там он меня и окликнул. Я не люблю откликаться по позывным «Девушка!», но здесь меня заставило что-то обернуться. Молодой человек, высокий, тощий стоял, привалившись к дереву. Он попросил меня проводить его до метро, поскольку ему вдруг стало плохо. Он был пьян, конечно... А поэтому я посчитала для себя возможным разыграть для него роль. Как же я люблю разыгрывать роли! У меня накопилась целая плеяда персонажей и физиономий, которые, клянусь, не раз меня выручали. Звали его Евгений, я представилась Жанной, поэтессой и боксёром, что, в общем-то, правда, но я надела на себя маску принципиальности и человека, довольно потрёпанного жизнью. Мне не пришлось особенно напрягаться, я играю всегда почти саму себя, выбирая и увеличивая какую-то одну из черт своего характера. Судьба была против меня. Он сжимал мою руку, влажную от жары и от какого-то неприятного мне чувства. Потом мы ехали в метро. Он закинул мне руку на плечо, наклонялся к самому лицу, и я чувствовала запах, настойчивый запах яблок, который преследовал меня потом долгое время. Евгений, моё случайное несчастье, говорил какие-то несвязные слова о том, что я красива, что у меня красивые волосы, что у него нет девушки. Моё подсознание говорило мне, что это всего лишь пьяный бред, но каждое его слово падало на моё сердце раскалённым углём. Всё это было грязно, низко, переполнено щемящим страхом и ужасом, животным инстинктом и сладострастием. Я продолжала терпеть, потому что у меня, как всегда боящейся обидеть человека, не хватало духу и смелости уйти. Я не выдержала... Выскочила из душного вагона на Спортивной, оставив там запах кислых яблок, пота и пьяного Евгения с номером его телефона, и потом долго вытирала уже сухую руку, на которой он оставил мокрый поцелуй своих мягких, щенячьих губ.
Странное дело, я пишу об этом сейчас, не чувствуя даже дыхания того состояния растоптанности, в котором находилась почти неделю. Я приехала тогда домой, прибежала к Юльке.. Юлька! Она - моё спасение в минуты, когда весь мир наваливается на мою «тонкую» душу, поливая её своей грязью, своими буднями и обывательским существованием.
У меня не было дней хуже, чем те, которые так мучительно тянулись, пока я жила в воспоминаниях. Я гнала эти мысли от себя, но они настойчивым, беспросветным роем облепляли мой разум, не давая мыслить в каком-либо ином направлении. Я представляла себя хрупкой бабочкой, приколотой безжалостной иглой к белому, абсолютно пустому, как этот мир, листу, беспомощно хлопающей яркими, прозрачными крыльями, не понимающей, за что эта жизнь так несправедлива к ней. К той, которая всем своим существом пытается сделать эту жизнь, этот мир красивее, добрее и мудрее. Среди общего гула роевой жизни я пытаюсь понять, как сделать так, чтобы все были хорошими, добрыми, умными, чтобы можно было всех любить без оправдания себя в том, что эта любовь необходима.
Это дурацкое желание руководило мной и в дни последних репетиций. Я сама удивлялась откуда во мне находились силы - меня выматывали, меня пытались уничтожить, потому что я была победителем тогда, в самом начале, в истории с Наташкой. Я не ценила и не знала своей силы - мне казалось моё состояние настолько привычным и знакомым, что я не особенно пыталась разобраться в себе. Я чувствовала лишь, что не должна и не могу сдаваться, опускать руки, потому моя истерика, которую я устроила в понедельник, была лишь психологическим ходом, который, кстати, и не смог повлиять на ИХ пустые и безынициативные души. Я много удивлялась, почему такое большое количество обиделось на меня, ведь я старалась задействовать всех. Часто случается так, что мы стараемся обращать внимание на каждого и никого не обижать, а получается так, что не видим вообще никого вокруг себя. Что ж, это лишний раз подтверждает, какая я эгоистка.
Итак, мы медленно, но верно шли к рубежу, к выпуску. Нам оставалось два дня: среда и четверг. И вот мы собрались на первую приличную репетицию. О, это было первое шевеление моего триумфа! Конечно, не именно я добилась этого результата, не одними своими силами, но это прибавило мне уверенности в себе, в том, что ещё «не погибло дело всей жизни». Вероятно то же самое чувствует режиссёр, который после ста неудачных дублей замечает, что актёры не так уж бездарны и сценарий не такой притёртый и пресный, как казалось с самого начала. Почему я так много говорю об этих репетициях, об этих днях, слившихся для меня в одну сплошную кошмарную ленту бессонных ночей и стрессовых дней, почему я говорю о них с такой безраздельной радостью в голосе? Потому что мне доставляет это удовольствие, потому что я бы отдала бы всё, чтобы пережить эти две недели ещё раз. Я совсем забросила себя, свои записи и дневник в эти дни - мне было не до этого. Я занималась своими «лентяями», и в зеркало смотрела только тогда, когда просыпалась и ложилась спать. И, клянусь, я не выглядела хуже, чем с укладкой, макияжем и с другими вещами, делающими девушку красавицей. Свои волосы, свою гордость, на которые я жалею ни сил, ни времени, я расчёсывала за минуту, хотя обычно тратила на это больше пятнадцати минут, а потом закалывала на затылке и мчалась в школу с новыми силами и идеями.
К последнему звонку я приготовила льняной костюм: платье и жакет. Как говорит Юлька: «ты в нём такая стройная, ты не зря пошла в нём». Уже потом, глядя на фотографии, я решила, что не должна была идти в нём, хотя... У меня плохое настроение, и я критично отношусь ко всему, а к себе - тем более. Моё главное одеяние пока висит в шкафу, дожидаясь «парадного выхода императрицы». До этого дня осталось три дня, поэтому я тороплюсь побыстрее написать обо всём, от этого «записки» выходят рваными и спонтанными. Перед 25 мая я поставила на уши всех родственников: мне нужны были бант, камера, пленка для фотоаппарата, цветы, папки... Естественно, что последний «марафет» я наводила уже в полдвенадцатого.
К генеральной репетиции я знала весь сценарий полностью со всеми частушками, песнями, стихами, но у меня, как всегда в таких случаях, возникало чувство, что обязательно что-то сорвётся, какая-нибудь мелочь. 24 числа встала очередная проблема: кто понесёт того пресловутого ребёнка, который лёгким взмахом тонкой ручонки с колокольчиком оборвёт нашу школьную жизнь. Это был ещё один камень, ударивший по моим нервам, на которых и так уже сыграли реквием. Мой одноклассник Сашка, ребёнок по своему развитию, откровенно наезжал на меня, мотивируя свои наезды тем, что он нигде не задействован. Ну... Я обещала ему сценку в столовой, но у меня не хватило мозгов и фантазии, чтобы придумать ещё один акт нашей трагедии. Наверное, я добила его своей беспринципностью, поэтому в тот последний раз он сыграл на моей «любимой мозоли», сказав, что я лишь обещаю, но не выполняю... В отношении него - да, но, мне казалось, что сценарий уже переполнен, а потом я была в обиде на него за то, что он завалил наше выступление прошлого года на 9 мая, не выучив стихотворения. Завалил мой выстраданный спектакль. Я не хотела рисковать - это, пожалуй, единственное верное и точное определение моим действиям. Впрочем, это уже неважно. Важно вот что... Я наконец-то добилась хоть какой-то поддержки и понимания. И думаю я так не только потому, что все как-то сразу заметили, что голоса у меня нет, а я всё пытаюсь установить тишину и дисциплину. Потом я, в конце концов, добилась от второго ведущего мало-мальской помощи, когда попросила его « рявкнуть на них посерьёзнее». Магомед, обычно не подающий признаков инициативы, разразился таким бурным монологом из серии «завтра важный день и надо собраться», что 52 рта немедленно захлопнулись, а потом открылись уже от удивления. Во всяком случае, этот эпизод произвёл впечатление даже на непробиваемую Юльку. Она, кстати, сделала очень много интересных открытий за эти две недели... Как и я...
Магомед - это вообще притча во языцах. И если уж к нему попадут эти записки, то пусть он не обижается ( я не преследую такой цели) - я всего лишь выполняю обещание, данные самой себе. Эти записки - чистой воды, правда, такая форма дневника, глобальная отповедь...
Так вот, Магомед... Он стоит того, чтобы посвятить ему пару абзацев. Этот человек по-своему загадочен, как и всё восточное. Достоевский написал: «Человек есть тайна...» Если это действительно так, то Магомед и есть та самая тайна, которую, если начнёшь разгадывать, можно разгадывать много лет. Во всяком случае, мой небольшой жизненный опыт, сопровождающийся разными лицами и характерами, дал серьёзный сбой, споткнувшись о непроницаемость этого человека. Всё-таки я ничего не понимаю. Он для меня, когда я иногда прихожу в мыслях к нему, как это неудивительно, является самой большой загадкой. Я не могу заглянуть в глубину его личности, понять его - и меня это пугает. Меня всегда пугает всё неопознанное и неизведанное, может, поэтому я так и тянусь ко всего рода тайнам. Может, он настолько прост в своей сущности, что принимаешь эту простоту за маску, под которой скрыто многое, глубокое... Только меня эта версия не особенно прельщает. Я для себя как тезис установила, что он - крайне сложное явление в нашей школе (во всяком случае, для меня).
Я существо сложное, склонное к рефлексии и самопознанию, выделяющееся из толпы, плохо себя понимающее... Вероятно, я плохо понимаю и других. О Магомеде я могу сказать одно: он появляется всегда в нужный момент с нужными действиями. Хотя и немного опаздывает - одна из черт, которая выводит меня из терпения. Когда мы уже шли по живому коридору к актовому залу, его и тогда не было. Клянусь совестью, если бы он опоздал ещё на минуту, я бы придушила его.
Так, я, кажется, перескочила на последний звонок. Последнее, что помню - дикая уверенность в нашем успехе, полное отсутствие голоса и слова Магомеда о том, что у него горят щёки из-за бритья (как он об этом сказал - помню смутно).
Слёзы были в начале, точнее их предчувствие, когда говорили по очереди учителя, и я поняла, что безвозвратно уходит детство и первые годы настоящей юности. Странно, я столько раз видела выпускников, стоящих там, у последней черты, думала о том, что буду такой же. Но это два разных дела - думать, мечтать и стоять там, в определённую минуту. Мне всегда было тяжело расставаться - с кем бы то ни было, у меня появляется гадкое чувство потери, лишения, я упускаю что-то, и никак не могу сделать так, чтобы всё оставить при себе. Потом была радость, нервный смех, восторг - вся гамма чувств, которая только может овладеть человеком. И потом, наконец, наш триумф! На видеозаписи хорошо виден наш выход с Магомедом - этакие заправские ведущие, у которых за плечами как минимум десятилетний стаж работы. Если бы зрители знали, как мы с ним толкались за сценой во время танца девчонок, потому что никто из нас не хотел идти первым. У меня-то точно не было такого желания - хотелось почему-то вернуться обратно, на репетиции... Тогда Магомед сказал:»Давай, я тебе массаж сделаю». Ей-богу, дельное предложение. Мои онемевшие под воздействием стресса мышцы несколько расслабились под умелыми движениями его рук. Я же говорила, он всегда к месту.
Итак, мы вышли. И понеслось: начальная школа, литература, математика, география, стихи, сценки, песни. Когда дошли до физкультуры, пробежали Машка с Виталиком. Моя maman потом сказала: «Мне показалось, статуя «Рабочий и колхозница» сорвалась и побежала...» Ха, я представляю, какую мизан-сцену являли мы с Магомедом: «лондонский денди» и «колониальная барышня» из того же фильма. Чёрт знает что! Были и срывы, конечно. Сбивались с рифмы, изменяли интонацию, выключались микрофоны, забывались слова. Но это, к счастью, не смазало общей картины. Традиционно: рыдания под звуки последнего звонка, объятия, сопли и слюни. Я не выдержала, впрочем, как и все. Так, наверное, бывает перед смертью: быстрой лентой пролетает перед глазами вся жизнь, и ты стараешься выхватить самые яркие кадры, чтобы там, в райских кущах предаваться милым, трогательным воспоминаниям. Хм, я, впрочем, атеистка...
Я знала, что буду плакать, рыдать, биться в истерике. Я не хотела терять эту жизнь. Я начинала порой ненавидеть этот мир, потому что он своими законами заставлял меня уходить отсюда, из места, ставшего для меня вторым домом. В конце концов, здесь я пережила всё: обиды, измены, дружбу, любовь... Это немало, это всё равно, что эмиграция, когда уходишь жить в другой мир со своими порядками и нравами. Для меня это тяжело, потому слёзы...
Мы с Машкой вышли из школы с охапками цветов в руках, с «вязанкой» шариков, абсолютно счастливые с милыми колокольчиками и размазанной по щекам тушью. Я где-то оставила свой фотоаппарат, но меня это не особенно расстраивало. Лёшка щёлкнул нас с Магомедом, и мы с Марией отбыли домой, чуть постанывая от усталости, счастья и боли, которую нам причиняли натёртые ноги.
Как ярко светило солнце! Как гордо пели птицы в высоком, безграничном голубом небесном космосе! Почему это варварское великолепие насмехалось надо мной, уже больной другим моим состоянием, о котором я не решаюсь говорить сейчас, боясь испортить общий пейзаж. Это моё состояние как бы расцвечивает всю картину изнутри.
Думается мне, что не было у меня тогда этого чувства отрешённости от школы. Я всё ещё связана с ней, крепкими, неразрывными связями, которые я не могу да и не хочу рвать. Мы собирались у школы, чтобы отправиться в последнее школьное турне по Москве. Автобусов не было, мы маялись перед школой, мёрзли, грелись пивом и шампанским. Я не пью ни эту горькую отраву, ни газированным алкоголь, но матово-чёрная бутылка, принесённая мелким Виталиком, пришлась по вкусу и мне. Хотя, может, я наплевала тогда на свои вкусы. Мне казалось это заманчивым: сидеть в общей компании, потягивать искристое шампанское, смеяться. Меня, как и любую экзальтированную и творческую личность, привлекала эта богема. Так мы потихоньку дотянули до приезда автобуса. Конечно, мест не хватало, но нас это мало заботило. На галёрке щедро разливались коктейли, вследствие чего Виталик из параллельного класса окосел и стал петь песни, сочинял которые тут же, на ходу.
Мы учились вместе одиннадцать лет, но острую необходимость друг в друге заметили лишь 25 мая. Все как с цепи сорвались, начали влюбляться, искать себе пару - навёрстывали упущенное, наверное. Я не понимала ни одного человека. Я была подавлена, расстроена, брошена и забыта, наконец, опустошена. Я знала свою необходимую «цель», искала её, находила, озарялась минутной радостью и снова погружалась в безвыходную тоску. Увы! со мной всегда что-то не так.
Страдала Юлька. Она - изгой, всего лишь из-за той давней истории в 9-ом классе. Я искренне, но исподтишка ненавижу тех, кто заставляет её вспоминать об этом. Ненависть - плохое чувство, поэтому я стараюсь не впускать её в своё сердце. А Юлька... Она ещё не осознаёт своей силы над другими. Одна из тех, кто стоит целого мира, не принятая им из-за своей исключительности, Юлька ещё посмеётся над теми, кто смеялся над ней, она - будущий психолог, а эти люди наделены почти даром гипнотизера, который может перевернуть всю жизнь человека, от которого зависишь, как наркоман от дозы. А я... Я «невидима и свободна! Невидима свободна!» Свободна от предрассудков, вольна в своих действиях, чувствах, мыслях и уверена в правильности своих действий.
Мы остались с Юлькой, а также Машкой и Жанной одни в тот день. Хотя… Со мной всегда рядом моё буйное вдохновение, воображение, которое никогда не позволяет мне оказаться в одиночестве. Хорошо быть «существом, склонным к рефлексии…». Есть возможность уйти в свой мир, где ты - царь и бог, и все, каждая мелочь зависит лишь от тебя, и этот мир достаточно силён тогда для того, чтобы победить окружающую действительность с её несправедливостью. Так было со мной на последнем звонке. Когда мы уже стояли на сцене, и нельзя было отступать назад, я внезапно представила, что нахожусь на репетиции, где всё как-то по-домашнему и не так экстремально. И всё.. Провалился куда-то зал, зрители, были лишь мы, актёры, играющие свои триумфальные роли.
Поездка… Её, как и все единственное и неповторимое я запомнила на всю жизнь. Было в ней что-то туристическое, уютное, связывающее неразрывными цепями нас всех воедино. Я привязывала к этому вояжу свои проблемы, но исключительно желание сделать его ярким и весёлым впечатлением заставило меня подавить негатив в своей душе, хотя чувствовала я себя паршиво. Я страдала лишь из-за того, что не видела того, что хотела видеть. И пусть к концу поездки я могла флиртовать с кем угодно (всё же поддалась всеобщему помешательству), я не видела – и страдала, и не могла достойно переключить своё внимание на другие объекты, не меньше интересовавшие меня.
Так, поездка… Если полжизни я отдаю за то, чтобы повторить репетиции и последний звонок, то оставшиеся полжизни я отдаю за поездку. Несмотря на испорченное настроение, несмотря на бесконечное гундение экскурсовода, несмотря на душевную боль и отрешенность – я навсегда полюбила эти минуты.
У меня почему-то не хватает слов, в большей степени грациозных и возвышенных, для того, чтобы как следует зарисовать всю эту картину. Я, как неудачный художник, не знаю, как лучше слепить композицию, чтобы дальше двигаться от неё. Нет, я довольствуюсь лишь отдельными эпизодами, нанося их на общее полотно рывками. Картина выходит пёристой и даже чуть абстрактной. Я не писатель, даже не мемуарист, но раз дала себе слово – напишу. Я знаю, что на свет явится такое разнокалиберное варево, при виде которого будет воротить самых стойких. Что ж… Глотайте, надеюсь у того, кто будет это читать желудок из бронированного стекла и огнеупорного бетона.
Мы проезжали где-то в районе Сокола, когда меня коснулось необъяснимое, торжественное чувство тоски. О, это гордое солнце, в последний раз золотившее наши волосы, как безжалостно оно прощалось с нами! Как безвозвратно утекали, убегали от нас последние крупинки детства, которые я так безуспешно пыталась поймать. Как победно смеётся над нами этот мир, объединяя нас тогда, когда мы разбегаемся, как жемчужины, по-своему прекрасные, рассыпаются со случайно оброненного ожерелья. Мы – жемчужины. Мы приходим в этот мир серыми песчинками, а потом, постепенно обрастая клейким перламутром жизненного опыта, в котором отражаются все ошибки, потом мы становимся обкатанными, блистающими, совершенными и бесценными. Перламутр! Это вечно преследующее меня чувство… Родилось спонтанно, впрочем, как и всё, что рождается в моих мыслях. Почему я назвала это ощущение «перламутром» - лишь интуитивное движение мыслей… Даже просто вслушаться в тягучее, сонное звучание, которое неслышно, тяжелыми кандалами сковывает всё тело, останавливает кровь, и становится слышно, как медленно, затаившись, бьётся сердце – и начинаешь судорожно вдыхать воздух, будто надеешься наполниться им настолько, что сможешь улететь; и хочется подобно дикому животному напрячь все мускулы – и тут же расслабиться, и даже бывает, будто охватывает желание, - когда уже просто катаешься по земле и хочется выть и кричать и сливаться с этой природой, с её великой силой воедино. Сколько себя помню, эти приступы накатывают на меня с 6 лет, просто тогда это выражалось иначе – просто хотелось сделать что-нибудь стремительное – побежать, чтобы ветер свистел в ушах, на качелях покрутиться солнышком или просто кувыркаться в песочнице. Мне как-то в голову пришла мысль, что летом было бы намного проще – ведь всегда можно пойти на пляж и от изнуряющей жары и изнеможения броситься в прохладную, сонную воду пруда, и она смоет не только городскую пыль, но и это утомительно-гнетущее состояние. «Перламутр» никогда не опаздывает. Я уже научилась предчувствовать. «Перламутр»… Как моллюск обволакивает песчинку вязкой массой, густой и безжизненной, так я вязну в этом чувстве, в этой вате, сотканной из внезапного того, что вдруг поражает моё воображение, и за этим следует такой беспросветный рой мыслей, в котором я тону, как в трясине, не ощущая опоры под ногами. Я – не моллюск, и не жемчужина, для них – «перламутр» - обычный и нужный процесс. А мне… Я его ненавижу. Ненавижу потому, что не могу его объяснитъ, подчинить своей воле, контролировать. Я боюсь этого также, как и своего постоянного сна про море с изумрудно-багровыми листьями, которые оставляют ожоги на моей спине, и я чувствую это жжение потом целый день. «Перламутр» хватает меня за виски, жжёт их раскалённым железом, и я хватаюсь за голову, заламываю руки – здесь мне очень жаль, что я не птица, что я не могу летать, потому что так хочется.
Эта сумасшедшая весна вымотала меня до конца. Она убивает меня каждым днём, и каждым днём возрождает меня из пепла, днём, который я воспринимаю как настоящее сокровище природы. Я всё время вижу что-то новое в каждом дне, - весеннее, новое и чарующее – и забываю об этом сказать. Пахнут тополя… И не просто пахнут, а заволакивают, оплетают, опьяняют, кружат голову своим горьковато-смолистым запахом. У тополиного запаха есть ещё своя неповторимая приторность, такой сладковатый душок, будто пахнет смесь душистых пряностей – ваниль, гвоздика, кружащий голову имбирь; – именно она и больше никто так не привлекает меня к этим высоким и стройным деревьям, на листьях которых уже зеленеют липкие, глянцевые, изумрудно-салатовые листочки. А внизу, под клейкими ветвями, махровыми червячками рассыпаются тополиные сережки и желтоватые, похожие на семечки из козинаков, ошмётки почек.
Вот такие тополя. Скоро они зазеленеют, и совсем заструится своим клейким, тягучим соком, и запахнут ещё сильнее, ещё пьянее, и вместе с горькой черемухой, сладкой вишней будут кружить мне голову, вращая бесконечные, калейдоскопы ароматов, таких настойчивых, что с утра до вечера они будут колотиться в голове, стучась в виски и затылок, и пропитывать каждый уголочек тела, каждый миллиметр кожи, и валить меня с ног, и успокаивать своим присутствием…
Моя долгожданная весна душит меня с каждым годом всё сильнее, подчиняя меня своей воле. Это тягостное чувство безраздельного рабства чаще всего мучает меня душными ночами, как некогда в апреле….
Лимонно-зеленая, хрупкая береза тихо дремлет под мягким, желтоватым светом голого фонаря. Нет ветра, деревья, паутиной раскинутые по всей детской площадке, спят, иногда ворочаясь, и лишь совсем редко в узлах их ветвей вздыхает ветер. Я стою на балконе. Жарко. Душно. Д-у-у-у-шно…. Мои волосы как рыболовецкие сети, ловят ветер, который тонкой свежей струей льётся вниз от шеи по спине, заставляя вздрагивать почти застывшие капельки пота. Надо мной плывёт чёрно-жёлтое небо, жухлое, как прошлогодняя листва. За чёрным покровом парка мелькаю огни – там плывёт город, там жив Центр Мира.
А здесь всё умерло… Здесь грядой с четырёх сторон стоят чёрные дома, возвышаясь уродливыми башнями с редкими рыжими заплатками вместо окон.
Мне кажется, что я заперта в этих четырёх домах, что я нахожусь в огромном каменном мешке, где почти нет воздуха, а под землей кипит раскалённая магма. Меня запирает апрельская ночь, запирает меня на тысячу замков. Она пульсирует маленькой жилкой у меня на шее и на виске миллионами молоточков, давит тяжёлым бруском нерешённых дневных проблем.
Я ложусь спать спокойно… В этом состоянии апрельской ночи нет ничего особенного – всё как обычно. Я вздыхаю – сон уже почти опутал моё сознание, я запуталась в апрельской ночи, и я понимаю, что ничего не изменилось, что всё так же.
Весна приходит и закрепляется в моём сознании запахами. Так сначала – это запах моря, потом тополя, потом жаркое дыхание ночи, а теперь вот пришествие мая. Май – это такое странное время, где всё перемешивается. В мае сильно пахнет распускающаяся акация. Я хожу домой длинным путём – в обход, только чтобы пройти мимо поворота, где заворачивают трамвайные пути. Где на самом изгибе растёт окрашенный куст акации. Умытая майским дождём, который налетает, обрушивается стеной совсем нежданно, смывает с города липкие тени апреля, охлажденная им акация распространяет вокруг себя сладковато – горький аромат. Почти как от тополей, от него кружится голова, и земля плывёт под ногами, и кажется, будто идёшь по небу, и ты ступаешь по медленно плывущим облакам.
Я вспоминаю сейчас эти свои состояния не потому, что они постоянно сопровождают меня весной, а потому, что пытаюсь закрыть зияющие бреши в воспоминаниях. Или просто не хочу вспоминать неприятные моменты.
Они начались сразу, как только мы встретились после поездки в 9 вечера у школы. Нашим первоначальным решением было пойти на пляж, на дискотеку, но там оказалось всё закрыто. Фантазия убога, когда она развивается при влиянии стадного чувства. Мы пошли в «Шок», дискотеку в клубе «Железнодорожник». Уже одно это говорит о том, что последний звонок был основательно подмочен. Во всяком случае, я пожалела о том, что пошла у компании на поводу. Вероятно, это было из-за того, что я не видела «цели», а бесцельно жить я не могу.
Потом Юлька… Жизнь по-настоящему забывает о справедливости. Мы, те, которые явились на свет, чтобы сглаживать углы, чтобы расцвечивать серые дни, чтобы вносить в массы обывателей живое дыхание свободы, мы больше чем кто бы то ни было подвергаемся ударам. За что нам эта вечная борьба? Спасения от неё нет. Я – «пропащая душа», «лишний человек», я, как и Юлька – «умная ненужность». Подобно моему любимому Есенину, я закончу где-то лет в 30, несмотря на обязывающую работу. Я – поэт, «шальная голова», и очень возможно, что жизнь моя кончится «на простом шнуре от чемодана». Юлька – нет. Это успокаивает меня – она более рациональна и менее романтична. Может, поэтому так была сломлена она там, в тёмном, тонущем в сигаретном дыму и неоновом свете зале, когда она безостановочно тянула пиво и курила Chesterfield без передышки. Я вытащила её оттуда в 12 часов, мы дошли до «Экзотических растений» и долго слушала её монологи о том, что она не пьяна и контролирует себя. Больше меня испугал её неоправданный танец со шкафоподобным парнем из тех, кто вечно трётся в таких злачных местах в поисках подружки на ночь. Потом мы оттаскивали её от него всем скопом, когда поняли, что ситуация выходит из-под контроля.
Я ненавижу жизнь с её глупыми законами, поэтому всеми силами стараюсь противостоять ей. Я привыкла к её ударам и подножкам и делаю всё, чтобы её каверзы не коснулись окружающих меня людей. И это не самопожертвование. Это моё кредо.
Потом мы много пили, готовились к экзаменам, сдавали. До этого момента я не была уверена, стоит ли мне писать об этих днях. Как-то казались они мне мелочными. А потом вдруг поняла, что уходит целая эпоха… Я была изведена бесконечной беготнёй, поисками, учёбой. Борьба с жизнью… Бывают такие минуты, когда я абсолютно уверена в своей удаче, в светлом будущем (правда в ближайшем), в своей везучести, наконец, в том, что я успею сделать всё то, на что, как мне казалось несколько мгновений назад, у меня уже ни за что не хватит времени…
Мне кажется, чтобы стать писателем, я должна начинать где-нибудь в Америке, поскольку там без особых претензий к философии и психологии относятся к творчеству, где моё женское начало позволило бы мне стать автором бульварных бестселлеров, а потом, вернувшись в Россию, абсолютно испорченная словоплётством, стать полу-психологичным, полу-притёртым, но всё же известным Мастером, известным лишь благодаря окружению ошмётков прошлых, любовных трагедий.
К чему я это говорю? К тому, что сама не могу уловить концепции своей рваной повести, в которую заключила жизнь.
В моей памяти всплывают лишь отдельные пятна, радующие или, наоборот, угнетающие моё сознание. Например, моё первое серьезное в жизни пьянство после экзамена по литературе. Но… я этого хотела сама. Одна бутылка пива – и на мою голову будто надели вакуумный колпак, жмущий в затылке. Я лучилась и радовалась, потому что забывала обо всём: о нужном, о ненужном…Заливать глаза вином – вот удел «божьей дудки».
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль…
Это МОЙ ЕСЕНИН. Я больна этим человеком, вероятно, оттого, что судьбы наши схожи. Дина Рубина написала: «В иврите есть такой изумительный оборот «стою родить», то есть уже вот-вот…» Так, я к 4 июня «стояла родить» свой реферат «Личность и общество», но случились преждевременные роды – мой экзамен, поэтому пришлось переводить своё вымученное дитя на искусственное дыхание и лишь готовиться к его дальнейшему развитию. Потом пролетели обязательные, необязательные, вообще не мои… Я готовилась, учила, искала билеты Машке и Магомеду, переписывала учебники – в целом выполняла мелкую работу в школе, хотя меня там уже не ждали. Меня никто никогда не ждёт – я сама всегда прихожу.
Последняя моя встряска – экзамен по химии, который я помогала сдать Магомеду, а по ходу дела – и всем остальным. Я никак не мотивирую своего поступка, я лишь знаю, что должна. Что они мне, дети что ли? Не знаю, должна. Хоть какая-то цель, значит можно жить. Цель требует оправдания, да оно, черт возьми, есть, но углубляться в него не надо. Выходили они в ужасе, никто ничего не знал, они шли как на смертную казнь. Сначала Магомед – там был билет №7, потом Оксанка, за которой я бегала босиком в женский туалет (снимала босоножки, чтобы не просекла химичка). Моё сердце с его желудочками и предсердиями, и клапанами билось о рёбра так, будто это я сижу на экзамене с пустой головой и при несдаче оного могу поплатиться своим будущим.
Они сдали, конечно. А я ушла. Совсем не театрально, быстро под надёжным дождём, разбитая и опустошённая. Мне настолько было паршиво, что я была близка к самоубийству. В моей руке тепло лежало снотворное – нечаянно проглоченные 6 таблеток – и я бы больше не мучалась. Хм… Меня бы откачали, жизнь меня не отпустит, ещё не наигралась.
Мне порядком надоели эти игры в кошки-мышки. Я устала, разбита, я не железная и не каменная, но… кому всё это нужно. Я сама себя принудила носить эту маску боевой готовности, ведь эта маска уже стала моим амплуа.
Ради чего я живу? Ради кого? В моей жизни нет ничего такого, что было бы стимулом моего дальнейшего существования. Существования! – говорю я и смеюсь. Горько и презрительно. Я больше всего не хочу существовать – я жить хочу, жить в свободе и независимости. Но я, увы! слишком подчинена этим людям и этому миру, и освободиться я не могу. Не хочу и не буду.
Больше пугает меня бесцельность моих жертв. Для кого я кручусь? Для себя ли – моя сила воспитывается иным путём. Другие… Товарищи мои, золотая молодёжь, куда подевалась ваша безграничная самоуверенность. Вы, как васильки перед грозой, поникли головой, столкнувшись с серьёзными проблемами, с постигшими неудачами в институтах. Меня ошеломляет эта неподготовленность ко взрослой жизни. Мой же жизненный опыт позволяет мне трезвую оценку мира. Вы тонете, как слепые котята, в мире, где вы одни, и ваши шаги должны быть скурупулёзно обдуманны. Вы принципиальны? Нет, вы глупы, если вы впали в отчаяние. В жизни нужно брать нахрапом, жестким или интеллигентным, но нахрапом. Так делаю я, и никогда не ошибаюсь. Жизнь любит сильных, ей нельзя подчиняться – иначе весь твой путь будет похожим «на фруктовый кефир». Вы зарываете таланты в землю, боясь стать посмешищем, вы принимаете небрежно брошенные жизнью кости. По мне, так лучше голодать, чем есть объедки с её стола. Я не жестока, я объективна. В моих силах раскачать их, а дальше дело человека. Я не лезу в чужие дела, но опускать руки, когда жизнь ещё только коснулась тебя – это путь к гибели.
Через день выпускной, но я ни слова не напишу о нём, это уже другая история, и эти два периода никак нельзя смешивать.
«Нажми на кнопку – получишь результат…» Почему это не так? У меня нет большей мечты – иметь вмонтированный в мой организм, изъеденный совестью и разумом, машину, которая при моём первом же порыве к анализу сложившейся ситуации и вытекающих из неё последствий, чувств и мыслей, немедленно выдавала бы мне результат, вся суть которого умещалась бы в одном слове, из серии «Влюблена», или «Больна», или «Неразумна», а не растягивалась бы на долгие, бесконечные философские исследования с глубоким смыслом…
Да… Пока всё наоборот. Подводя неутешительные итоги своей пока ещё короткой жизни, приходишь к ещё более неутешительным выводам. «Какого чёрта? – спрашиваю я себя. – Тебе всего 16, вся жизнь впереди, и твоё счастье, что ты уже знаешь, какой дорогой и куда идти». Да-а-а, рубеж. Заканчиваешь школу, поступаешь в институт – начинается новая полоса разноцветного полотна, растянутого бог знает насколько. А поскольку я не знаю – вдруг там, через шаг, полотно обрывается, неровно, незадуманно, и с краю торчат обрывками ниток, поэтому и начинаю тыкать на кнопки своего незадачливого существа, но вместо вразумительных ответов, получаю утомительные моральные исповеди. Нет-нет, я не играю в Печорина. В конце концов, я, как любой другой нормальный человек, хоть сколько-нибудь интересующийся состоянием своей души, нет-нет да и загляну в глубину своей сущности…
В высшей степени странно… Я размышляю о своей неразборчивой жизни, лёжа на кровати, покрытой симпатичными (глубоко симпатичными мне) розовым покрывалом с мелкими цветочками, и пиная стену носком. Вокруг меня царит беспорядок: на столе навалены учебники, на полу - с десяток дамских романчиков из тех, которыми хорошо украшать блёклые комнаты – настолько ярки и привлекательны их обложки.
И во всём этом хаосе меня посещают мысли… Например, о том, что я – существо сложное, склонное к рефлексии, плохо себя понимающее. Думая так, я осознаю мелочность своих побед и поражений, в большинстве своём последних, потому что победа, хоть и маленькая, всё равно победа, а поражение всегда имеет особый масштаб.
Они и правда мелочны. Ни к чему они не приводят, ни к какому логическому завершению. Поэтому голова моя и занята (как и многих моих сверстников) смутным анализом, наверное, даже прогнозом неизведанного того, к чему я неизбежно приду после определённого дня…
Я смотрю в окно и думаю: «Вот я влачу своё существование!» И слушая какофонию из птичьих голосов, шума пролетающих самолётов и попсовой музыки, льющейся из магнитофона, я понимаю, какая это тяжёлая, нудная и никчёмная необходимость – жить и делать всё, чтобы эта жизнь казалась хоть немного приемлемой для души.
…И чем больше я думаю так, тем меньше боюсь я смерти и начинаю испытывать к ней уважение за то, что она одним взмахом руки умеет решить все проблемы…
ЗАПИСКИ
ВЫПУСКНИЦЫ.
«Все имена героев и события этого
романа подлинны и документальны.
Автор готов подписаться под каждым
словом… Автор не боится судебного
иска, тюрьмы, ножа и удавки,
людской благодарности и адова пекла,
потому что наша прекрасная жизнь
и есть – адово пекло.
Автор ни черта не боится.
Автору наплевать.»
Дина Рубина «Иерусалимцы»
ЧАСТЬ I
СИСТЕМА ВЗАИМОСВЯЗЕЙ.
Я долго думала, как же начать эти записки. Почему-то никак не приходит в голову вариант достойного вступления. Думала начать с главного, но все мои мысли, все события, определяющие нашу жизнь, кажутся мне слишком ничтожными. Можно начать с чего-нибудь отвлечённого, но каждая мелочь становится вдруг неумолимо важной. В конце концов, должно же остаться хоть что-то на память от этого времени - оно ведь никогда не повториться. Выпускница! Для моих ушей это слово, хотя оно и не ново, звучит немного странно. Сколько раз видела я рождение таких, как я. Первый раз - в восьмом классе, на первом выступлении, посвящённом 11 классам. Какой малявкой, необтёсанной жизнью, нетронутой ложью и изменами тогда была я! Мой мир строился на розовых романтических мечтах, на фанатизме к симпатичным мальчикам из бойс-бендов, на первых попытках к литературному творчеству.
Куда ушло моё детство? Реальность жестокой и властной рукой разрушила детские мечты о торжественном и щемящем празднике Последнего звонка. Впрочем, я не совсем разочарована в этом событии. Дело движется сейчас к выпускному, я всё чаще достаю своё первое настоящее вечернее платье и любуюсь им. Оно представляет собой настоящее произведение искусства, созданное из лёгкого, струящегося шифона цвета вишнёвого ликёра с распустившимися по нему ярко-красными розами. К нему приготовлены чудные босоножки со страшно узкими мысками и на высоченной шпильке. Я решила наконец-то выкраситься в чёрный цвет и разыграть из себя этакую стерву.
У меня складывается впечатление, что если «записки» попадут к кому-то из знакомых, то одним претендентом на инфаркт будет больше. Что поделаешь, мне порядком надоело разыгрывать из себя соплю в шоколаде, ангела во плоти и сестру милосердия в одном флаконе. Хотя, исходя из того, что во мне уживаются сразу две такие противоречивые натуры, могу заявить: я абсолютно двулична, скрытна и непознаваема. Моя дорогая Наталья Львовна сказала, что я слишком хороша для этого мира. Не факт, но такие, как я и вправду, наверное, редкое явление сейчас.
До выпускного, правда, ещё далеко. До этого момента мне нужно сдать экзамен по истории, и я вправе насладиться воспоминаниями о Последнем звонке. Кто будет утверждать, что это ужасное время? Я плюну ему в лицо - у меня не было лучшего периода в жизни. Кто хорошо знает меня, сразу может предположить, почему я так говорю...
Так безумно пролетели те две недели - я до сих пор живу в каком-то непонятом, близком мне ритме бега и нервов. Я тратила энергии в эти дни, больше чем за свои 16 лет. И мне, чёрт возьми, нравилось это! Я правила балом, я была во главе угла, а для меня нет лучше среды, где весь мир вращается вокруг меня, и я решаю кому, куда и зачем. В те дни, когда все, общей массой давили на меня своими проблемами из серии «где мне взять песни», «почему репетиция так поздно», «а у меня курсы», которые я решала одним махом, в те дни я чувствовала в себе такую силу, с помощью которой я чувствовала себя способной отразить любой напор. Всегда презиравшая людскую тупость, я как никогда раньше бесилась в дни репетиций от безответственности и беспечности своих одноклассников. С другой стороны, это поддерживало и моё собственное чувство необходимости этому миру. Я - эгоистка. Я люблю, когда все бегают со своими проблемами ко мне, когда Я и только Я стою во главе угла. Человек не может не любить себя - пока ты любишь сам себя, холишь и лелеешь, неизменно появляется желание совершенствоваться. Я странный человек, ей-богу! Я научилась любить и уважать себя, духовное и физическое создание, но упрямо продолжаю считать, что я создана для других людей, для их счастья, и никогда не жалела, потому что рядом всегда находился кто-то, кто заслуживает жалости больше меня. Моё любимейшее занятие, моя благородная идея - защищать, вступаться за тех, кто окружает меня. Рядом со мной, новой и сильной, все мои сверстники и знакомые кажутся мне неумолимо слабыми, незащищёнными перед обстоятельствами.
Мой первый выплеск случился в ТОТ вторник, что стал одной из важнейших вех в моей жизни (неважно, с какой стороны смотреть). Этот вечный национальный вопрос! Вечный вообще, он вечен и для меня. Всегда он вызывал мой жгучий интерес, и часто отношение других к нему рождало во мне негодование. Ну, в самом деле, какая разница к какой нации ты относишься, все мы, в сущности, одинаковы - произошли от обезьяны, имеем четырех камерное сердце, прочие внутренности, кое-кто душу, совесть и разум, который не всегда, правда разумен, все хотим жить, кушать и любить. Я никогда не оцениваю человека по национальности, как это упорно делает моя бабушка, её подруги и те, кому в жизни везло чуть меньше, чем кому-то другому. Национальность, её понятие, - страшная вещь. Ей можно унизить, оскорбить, обидеть. Моя точка зрения проста - ни об одном человеке нельзя судить, исходя из его принадлежности какой-то нации. Может, я говорю так, поскольку, считая себя русской, не знаю точно, кто и сколько всего оставил в моей крови, а может, и нет, но я непреклонна в своём мировоззрении.
А наш путь к 25 мая и начался как раз с этого. Моя одноклассница Наташка, лицемерка и снобка, сказала Магомеду, ведущему нашего вечера и моему другу, что не желает видеть на сцене «всяких чеченцев». Говорили, что сделала она это в отместку за какой-то его проступок в институте, но мне это было неважно. Я знаю и хорошо представляю себе, что такое месть. Это страшное действие должно определяться древним как мир законом: «око за око». Иными словами, я буду красть твои помидоры, если ты украл мои, но за это я не должен жечь твой дом.
Так был подписан мой смертный приговор. Я чувствовала себя «старухой-процентщицей», которую Наташка огрела этими гадкими и оскорбительными словами, как обухом по голове, но я, как во сне, не сдавалась и израненная колкими и едкими фразами, смеялась ей в лицо и не отступала. Это был спор, и я, зная, что истина никогда не явится на свет из нашего полу-политического дерби, пыталась доказать ИМ ВСЕМ, насколько оправдана и верна моя тенденция в этом вопросе. Сорок минут обмена репликами и монологами оставили во мне неприятный осадок и ещё больше усилили моё чувство недоверия к людям...
Первый раз оно родилось в конце апреля; тогда я пережила шок, стресс, называйте, как хотите - это был настоящий удар на поражение. Вообще-то я благодарна судьбе за то, что она так долго и больно била меня, точнее всаживала ножи в спину. Теперь каждый раз, когда меня тянет на очередную глупость, синяки, наставленные незадачливой жизнью, разом начинают болеть. Хотя в тот последний раз судьба не пощадила меня и засадила своё холодное оружие в мою истерзанную плоть с такой силой, что рана до сих пор не зарубцевалась.
Да, меня сшибло тогда основательно.... А ведь хорошо всё начиналось... Слишком хорошо... Я шла из института, сдав зачёт по английскому на курсах, наслаждаясь жарким весенним солнцем, заливающим изумительную аллею, переливающуюся всеми изумрудными оттенками. Мне нравилось ходить по этой аллее, по пыльной, утоптанной старательными студентами дорожке, по обеим сторонам которой весело желтеют одуванчики. Там он меня и окликнул. Я не люблю откликаться по позывным «Девушка!», но здесь меня заставило что-то обернуться. Молодой человек, высокий, тощий стоял, привалившись к дереву. Он попросил меня проводить его до метро, поскольку ему вдруг стало плохо. Он был пьян, конечно... А поэтому я посчитала для себя возможным разыграть для него роль. Как же я люблю разыгрывать роли! У меня накопилась целая плеяда персонажей и физиономий, которые, клянусь, не раз меня выручали. Звали его Евгений, я представилась Жанной, поэтессой и боксёром, что, в общем-то, правда, но я надела на себя маску принципиальности и человека, довольно потрёпанного жизнью. Мне не пришлось особенно напрягаться, я играю всегда почти саму себя, выбирая и увеличивая какую-то одну из черт своего характера. Судьба была против меня. Он сжимал мою руку, влажную от жары и от какого-то неприятного мне чувства. Потом мы ехали в метро. Он закинул мне руку на плечо, наклонялся к самому лицу, и я чувствовала запах, настойчивый запах яблок, который преследовал меня потом долгое время. Евгений, моё случайное несчастье, говорил какие-то несвязные слова о том, что я красива, что у меня красивые волосы, что у него нет девушки. Моё подсознание говорило мне, что это всего лишь пьяный бред, но каждое его слово падало на моё сердце раскалённым углём. Всё это было грязно, низко, переполнено щемящим страхом и ужасом, животным инстинктом и сладострастием. Я продолжала терпеть, потому что у меня, как всегда боящейся обидеть человека, не хватало духу и смелости уйти. Я не выдержала... Выскочила из душного вагона на Спортивной, оставив там запах кислых яблок, пота и пьяного Евгения с номером его телефона, и потом долго вытирала уже сухую руку, на которой он оставил мокрый поцелуй своих мягких, щенячьих губ.
Странное дело, я пишу об этом сейчас, не чувствуя даже дыхания того состояния растоптанности, в котором находилась почти неделю. Я приехала тогда домой, прибежала к Юльке.. Юлька! Она - моё спасение в минуты, когда весь мир наваливается на мою «тонкую» душу, поливая её своей грязью, своими буднями и обывательским существованием.
У меня не было дней хуже, чем те, которые так мучительно тянулись, пока я жила в воспоминаниях. Я гнала эти мысли от себя, но они настойчивым, беспросветным роем облепляли мой разум, не давая мыслить в каком-либо ином направлении. Я представляла себя хрупкой бабочкой, приколотой безжалостной иглой к белому, абсолютно пустому, как этот мир, листу, беспомощно хлопающей яркими, прозрачными крыльями, не понимающей, за что эта жизнь так несправедлива к ней. К той, которая всем своим существом пытается сделать эту жизнь, этот мир красивее, добрее и мудрее. Среди общего гула роевой жизни я пытаюсь понять, как сделать так, чтобы все были хорошими, добрыми, умными, чтобы можно было всех любить без оправдания себя в том, что эта любовь необходима.
Это дурацкое желание руководило мной и в дни последних репетиций. Я сама удивлялась откуда во мне находились силы - меня выматывали, меня пытались уничтожить, потому что я была победителем тогда, в самом начале, в истории с Наташкой. Я не ценила и не знала своей силы - мне казалось моё состояние настолько привычным и знакомым, что я не особенно пыталась разобраться в себе. Я чувствовала лишь, что не должна и не могу сдаваться, опускать руки, потому моя истерика, которую я устроила в понедельник, была лишь психологическим ходом, который, кстати, и не смог повлиять на ИХ пустые и безынициативные души. Я много удивлялась, почему такое большое количество обиделось на меня, ведь я старалась задействовать всех. Часто случается так, что мы стараемся обращать внимание на каждого и никого не обижать, а получается так, что не видим вообще никого вокруг себя. Что ж, это лишний раз подтверждает, какая я эгоистка.
Итак, мы медленно, но верно шли к рубежу, к выпуску. Нам оставалось два дня: среда и четверг. И вот мы собрались на первую приличную репетицию. О, это было первое шевеление моего триумфа! Конечно, не именно я добилась этого результата, не одними своими силами, но это прибавило мне уверенности в себе, в том, что ещё «не погибло дело всей жизни». Вероятно то же самое чувствует режиссёр, который после ста неудачных дублей замечает, что актёры не так уж бездарны и сценарий не такой притёртый и пресный, как казалось с самого начала. Почему я так много говорю об этих репетициях, об этих днях, слившихся для меня в одну сплошную кошмарную ленту бессонных ночей и стрессовых дней, почему я говорю о них с такой безраздельной радостью в голосе? Потому что мне доставляет это удовольствие, потому что я бы отдала бы всё, чтобы пережить эти две недели ещё раз. Я совсем забросила себя, свои записи и дневник в эти дни - мне было не до этого. Я занималась своими «лентяями», и в зеркало смотрела только тогда, когда просыпалась и ложилась спать. И, клянусь, я не выглядела хуже, чем с укладкой, макияжем и с другими вещами, делающими девушку красавицей. Свои волосы, свою гордость, на которые я жалею ни сил, ни времени, я расчёсывала за минуту, хотя обычно тратила на это больше пятнадцати минут, а потом закалывала на затылке и мчалась в школу с новыми силами и идеями.
К последнему звонку я приготовила льняной костюм: платье и жакет. Как говорит Юлька: «ты в нём такая стройная, ты не зря пошла в нём». Уже потом, глядя на фотографии, я решила, что не должна была идти в нём, хотя... У меня плохое настроение, и я критично отношусь ко всему, а к себе - тем более. Моё главное одеяние пока висит в шкафу, дожидаясь «парадного выхода императрицы». До этого дня осталось три дня, поэтому я тороплюсь побыстрее написать обо всём, от этого «записки» выходят рваными и спонтанными. Перед 25 мая я поставила на уши всех родственников: мне нужны были бант, камера, пленка для фотоаппарата, цветы, папки... Естественно, что последний «марафет» я наводила уже в полдвенадцатого.
К генеральной репетиции я знала весь сценарий полностью со всеми частушками, песнями, стихами, но у меня, как всегда в таких случаях, возникало чувство, что обязательно что-то сорвётся, какая-нибудь мелочь. 24 числа встала очередная проблема: кто понесёт того пресловутого ребёнка, который лёгким взмахом тонкой ручонки с колокольчиком оборвёт нашу школьную жизнь. Это был ещё один камень, ударивший по моим нервам, на которых и так уже сыграли реквием. Мой одноклассник Сашка, ребёнок по своему развитию, откровенно наезжал на меня, мотивируя свои наезды тем, что он нигде не задействован. Ну... Я обещала ему сценку в столовой, но у меня не хватило мозгов и фантазии, чтобы придумать ещё один акт нашей трагедии. Наверное, я добила его своей беспринципностью, поэтому в тот последний раз он сыграл на моей «любимой мозоли», сказав, что я лишь обещаю, но не выполняю... В отношении него - да, но, мне казалось, что сценарий уже переполнен, а потом я была в обиде на него за то, что он завалил наше выступление прошлого года на 9 мая, не выучив стихотворения. Завалил мой выстраданный спектакль. Я не хотела рисковать - это, пожалуй, единственное верное и точное определение моим действиям. Впрочем, это уже неважно. Важно вот что... Я наконец-то добилась хоть какой-то поддержки и понимания. И думаю я так не только потому, что все как-то сразу заметили, что голоса у меня нет, а я всё пытаюсь установить тишину и дисциплину. Потом я, в конце концов, добилась от второго ведущего мало-мальской помощи, когда попросила его « рявкнуть на них посерьёзнее». Магомед, обычно не подающий признаков инициативы, разразился таким бурным монологом из серии «завтра важный день и надо собраться», что 52 рта немедленно захлопнулись, а потом открылись уже от удивления. Во всяком случае, этот эпизод произвёл впечатление даже на непробиваемую Юльку. Она, кстати, сделала очень много интересных открытий за эти две недели... Как и я...
Магомед - это вообще притча во языцах. И если уж к нему попадут эти записки, то пусть он не обижается ( я не преследую такой цели) - я всего лишь выполняю обещание, данные самой себе. Эти записки - чистой воды, правда, такая форма дневника, глобальная отповедь...
Так вот, Магомед... Он стоит того, чтобы посвятить ему пару абзацев. Этот человек по-своему загадочен, как и всё восточное. Достоевский написал: «Человек есть тайна...» Если это действительно так, то Магомед и есть та самая тайна, которую, если начнёшь разгадывать, можно разгадывать много лет. Во всяком случае, мой небольшой жизненный опыт, сопровождающийся разными лицами и характерами, дал серьёзный сбой, споткнувшись о непроницаемость этого человека. Всё-таки я ничего не понимаю. Он для меня, когда я иногда прихожу в мыслях к нему, как это неудивительно, является самой большой загадкой. Я не могу заглянуть в глубину его личности, понять его - и меня это пугает. Меня всегда пугает всё неопознанное и неизведанное, может, поэтому я так и тянусь ко всего рода тайнам. Может, он настолько прост в своей сущности, что принимаешь эту простоту за маску, под которой скрыто многое, глубокое... Только меня эта версия не особенно прельщает. Я для себя как тезис установила, что он - крайне сложное явление в нашей школе (во всяком случае, для меня).
Я существо сложное, склонное к рефлексии и самопознанию, выделяющееся из толпы, плохо себя понимающее... Вероятно, я плохо понимаю и других. О Магомеде я могу сказать одно: он появляется всегда в нужный момент с нужными действиями. Хотя и немного опаздывает - одна из черт, которая выводит меня из терпения. Когда мы уже шли по живому коридору к актовому залу, его и тогда не было. Клянусь совестью, если бы он опоздал ещё на минуту, я бы придушила его.
Так, я, кажется, перескочила на последний звонок. Последнее, что помню - дикая уверенность в нашем успехе, полное отсутствие голоса и слова Магомеда о том, что у него горят щёки из-за бритья (как он об этом сказал - помню смутно).
Слёзы были в начале, точнее их предчувствие, когда говорили по очереди учителя, и я поняла, что безвозвратно уходит детство и первые годы настоящей юности. Странно, я столько раз видела выпускников, стоящих там, у последней черты, думала о том, что буду такой же. Но это два разных дела - думать, мечтать и стоять там, в определённую минуту. Мне всегда было тяжело расставаться - с кем бы то ни было, у меня появляется гадкое чувство потери, лишения, я упускаю что-то, и никак не могу сделать так, чтобы всё оставить при себе. Потом была радость, нервный смех, восторг - вся гамма чувств, которая только может овладеть человеком. И потом, наконец, наш триумф! На видеозаписи хорошо виден наш выход с Магомедом - этакие заправские ведущие, у которых за плечами как минимум десятилетний стаж работы. Если бы зрители знали, как мы с ним толкались за сценой во время танца девчонок, потому что никто из нас не хотел идти первым. У меня-то точно не было такого желания - хотелось почему-то вернуться обратно, на репетиции... Тогда Магомед сказал:»Давай, я тебе массаж сделаю». Ей-богу, дельное предложение. Мои онемевшие под воздействием стресса мышцы несколько расслабились под умелыми движениями его рук. Я же говорила, он всегда к месту.
Итак, мы вышли. И понеслось: начальная школа, литература, математика, география, стихи, сценки, песни. Когда дошли до физкультуры, пробежали Машка с Виталиком. Моя maman потом сказала: «Мне показалось, статуя «Рабочий и колхозница» сорвалась и побежала...» Ха, я представляю, какую мизан-сцену являли мы с Магомедом: «лондонский денди» и «колониальная барышня» из того же фильма. Чёрт знает что! Были и срывы, конечно. Сбивались с рифмы, изменяли интонацию, выключались микрофоны, забывались слова. Но это, к счастью, не смазало общей картины. Традиционно: рыдания под звуки последнего звонка, объятия, сопли и слюни. Я не выдержала, впрочем, как и все. Так, наверное, бывает перед смертью: быстрой лентой пролетает перед глазами вся жизнь, и ты стараешься выхватить самые яркие кадры, чтобы там, в райских кущах предаваться милым, трогательным воспоминаниям. Хм, я, впрочем, атеистка...
Я знала, что буду плакать, рыдать, биться в истерике. Я не хотела терять эту жизнь. Я начинала порой ненавидеть этот мир, потому что он своими законами заставлял меня уходить отсюда, из места, ставшего для меня вторым домом. В конце концов, здесь я пережила всё: обиды, измены, дружбу, любовь... Это немало, это всё равно, что эмиграция, когда уходишь жить в другой мир со своими порядками и нравами. Для меня это тяжело, потому слёзы...
Мы с Машкой вышли из школы с охапками цветов в руках, с «вязанкой» шариков, абсолютно счастливые с милыми колокольчиками и размазанной по щекам тушью. Я где-то оставила свой фотоаппарат, но меня это не особенно расстраивало. Лёшка щёлкнул нас с Магомедом, и мы с Марией отбыли домой, чуть постанывая от усталости, счастья и боли, которую нам причиняли натёртые ноги.
Как ярко светило солнце! Как гордо пели птицы в высоком, безграничном голубом небесном космосе! Почему это варварское великолепие насмехалось надо мной, уже больной другим моим состоянием, о котором я не решаюсь говорить сейчас, боясь испортить общий пейзаж. Это моё состояние как бы расцвечивает всю картину изнутри.
Думается мне, что не было у меня тогда этого чувства отрешённости от школы. Я всё ещё связана с ней, крепкими, неразрывными связями, которые я не могу да и не хочу рвать. Мы собирались у школы, чтобы отправиться в последнее школьное турне по Москве. Автобусов не было, мы маялись перед школой, мёрзли, грелись пивом и шампанским. Я не пью ни эту горькую отраву, ни газированным алкоголь, но матово-чёрная бутылка, принесённая мелким Виталиком, пришлась по вкусу и мне. Хотя, может, я наплевала тогда на свои вкусы. Мне казалось это заманчивым: сидеть в общей компании, потягивать искристое шампанское, смеяться. Меня, как и любую экзальтированную и творческую личность, привлекала эта богема. Так мы потихоньку дотянули до приезда автобуса. Конечно, мест не хватало, но нас это мало заботило. На галёрке щедро разливались коктейли, вследствие чего Виталик из параллельного класса окосел и стал петь песни, сочинял которые тут же, на ходу.
Мы учились вместе одиннадцать лет, но острую необходимость друг в друге заметили лишь 25 мая. Все как с цепи сорвались, начали влюбляться, искать себе пару - навёрстывали упущенное, наверное. Я не понимала ни одного человека. Я была подавлена, расстроена, брошена и забыта, наконец, опустошена. Я знала свою необходимую «цель», искала её, находила, озарялась минутной радостью и снова погружалась в безвыходную тоску. Увы! со мной всегда что-то не так.
Страдала Юлька. Она - изгой, всего лишь из-за той давней истории в 9-ом классе. Я искренне, но исподтишка ненавижу тех, кто заставляет её вспоминать об этом. Ненависть - плохое чувство, поэтому я стараюсь не впускать её в своё сердце. А Юлька... Она ещё не осознаёт своей силы над другими. Одна из тех, кто стоит целого мира, не принятая им из-за своей исключительности, Юлька ещё посмеётся над теми, кто смеялся над ней, она - будущий психолог, а эти люди наделены почти даром гипнотизера, который может перевернуть всю жизнь человека, от которого зависишь, как наркоман от дозы. А я... Я «невидима и свободна! Невидима свободна!» Свободна от предрассудков, вольна в своих действиях, чувствах, мыслях и уверена в правильности своих действий.
Мы остались с Юлькой, а также Машкой и Жанной одни в тот день. Хотя… Со мной всегда рядом моё буйное вдохновение, воображение, которое никогда не позволяет мне оказаться в одиночестве. Хорошо быть «существом, склонным к рефлексии…». Есть возможность уйти в свой мир, где ты - царь и бог, и все, каждая мелочь зависит лишь от тебя, и этот мир достаточно силён тогда для того, чтобы победить окружающую действительность с её несправедливостью. Так было со мной на последнем звонке. Когда мы уже стояли на сцене, и нельзя было отступать назад, я внезапно представила, что нахожусь на репетиции, где всё как-то по-домашнему и не так экстремально. И всё.. Провалился куда-то зал, зрители, были лишь мы, актёры, играющие свои триумфальные роли.
Поездка… Её, как и все единственное и неповторимое я запомнила на всю жизнь. Было в ней что-то туристическое, уютное, связывающее неразрывными цепями нас всех воедино. Я привязывала к этому вояжу свои проблемы, но исключительно желание сделать его ярким и весёлым впечатлением заставило меня подавить негатив в своей душе, хотя чувствовала я себя паршиво. Я страдала лишь из-за того, что не видела того, что хотела видеть. И пусть к концу поездки я могла флиртовать с кем угодно (всё же поддалась всеобщему помешательству), я не видела – и страдала, и не могла достойно переключить своё внимание на другие объекты, не меньше интересовавшие меня.
Так, поездка… Если полжизни я отдаю за то, чтобы повторить репетиции и последний звонок, то оставшиеся полжизни я отдаю за поездку. Несмотря на испорченное настроение, несмотря на бесконечное гундение экскурсовода, несмотря на душевную боль и отрешенность – я навсегда полюбила эти минуты.
У меня почему-то не хватает слов, в большей степени грациозных и возвышенных, для того, чтобы как следует зарисовать всю эту картину. Я, как неудачный художник, не знаю, как лучше слепить композицию, чтобы дальше двигаться от неё. Нет, я довольствуюсь лишь отдельными эпизодами, нанося их на общее полотно рывками. Картина выходит пёристой и даже чуть абстрактной. Я не писатель, даже не мемуарист, но раз дала себе слово – напишу. Я знаю, что на свет явится такое разнокалиберное варево, при виде которого будет воротить самых стойких. Что ж… Глотайте, надеюсь у того, кто будет это читать желудок из бронированного стекла и огнеупорного бетона.
Мы проезжали где-то в районе Сокола, когда меня коснулось необъяснимое, торжественное чувство тоски. О, это гордое солнце, в последний раз золотившее наши волосы, как безжалостно оно прощалось с нами! Как безвозвратно утекали, убегали от нас последние крупинки детства, которые я так безуспешно пыталась поймать. Как победно смеётся над нами этот мир, объединяя нас тогда, когда мы разбегаемся, как жемчужины, по-своему прекрасные, рассыпаются со случайно оброненного ожерелья. Мы – жемчужины. Мы приходим в этот мир серыми песчинками, а потом, постепенно обрастая клейким перламутром жизненного опыта, в котором отражаются все ошибки, потом мы становимся обкатанными, блистающими, совершенными и бесценными. Перламутр! Это вечно преследующее меня чувство… Родилось спонтанно, впрочем, как и всё, что рождается в моих мыслях. Почему я назвала это ощущение «перламутром» - лишь интуитивное движение мыслей… Даже просто вслушаться в тягучее, сонное звучание, которое неслышно, тяжелыми кандалами сковывает всё тело, останавливает кровь, и становится слышно, как медленно, затаившись, бьётся сердце – и начинаешь судорожно вдыхать воздух, будто надеешься наполниться им настолько, что сможешь улететь; и хочется подобно дикому животному напрячь все мускулы – и тут же расслабиться, и даже бывает, будто охватывает желание, - когда уже просто катаешься по земле и хочется выть и кричать и сливаться с этой природой, с её великой силой воедино. Сколько себя помню, эти приступы накатывают на меня с 6 лет, просто тогда это выражалось иначе – просто хотелось сделать что-нибудь стремительное – побежать, чтобы ветер свистел в ушах, на качелях покрутиться солнышком или просто кувыркаться в песочнице. Мне как-то в голову пришла мысль, что летом было бы намного проще – ведь всегда можно пойти на пляж и от изнуряющей жары и изнеможения броситься в прохладную, сонную воду пруда, и она смоет не только городскую пыль, но и это утомительно-гнетущее состояние. «Перламутр» никогда не опаздывает. Я уже научилась предчувствовать. «Перламутр»… Как моллюск обволакивает песчинку вязкой массой, густой и безжизненной, так я вязну в этом чувстве, в этой вате, сотканной из внезапного того, что вдруг поражает моё воображение, и за этим следует такой беспросветный рой мыслей, в котором я тону, как в трясине, не ощущая опоры под ногами. Я – не моллюск, и не жемчужина, для них – «перламутр» - обычный и нужный процесс. А мне… Я его ненавижу. Ненавижу потому, что не могу его объяснитъ, подчинить своей воле, контролировать. Я боюсь этого также, как и своего постоянного сна про море с изумрудно-багровыми листьями, которые оставляют ожоги на моей спине, и я чувствую это жжение потом целый день. «Перламутр» хватает меня за виски, жжёт их раскалённым железом, и я хватаюсь за голову, заламываю руки – здесь мне очень жаль, что я не птица, что я не могу летать, потому что так хочется.
Эта сумасшедшая весна вымотала меня до конца. Она убивает меня каждым днём, и каждым днём возрождает меня из пепла, днём, который я воспринимаю как настоящее сокровище природы. Я всё время вижу что-то новое в каждом дне, - весеннее, новое и чарующее – и забываю об этом сказать. Пахнут тополя… И не просто пахнут, а заволакивают, оплетают, опьяняют, кружат голову своим горьковато-смолистым запахом. У тополиного запаха есть ещё своя неповторимая приторность, такой сладковатый душок, будто пахнет смесь душистых пряностей – ваниль, гвоздика, кружащий голову имбирь; – именно она и больше никто так не привлекает меня к этим высоким и стройным деревьям, на листьях которых уже зеленеют липкие, глянцевые, изумрудно-салатовые листочки. А внизу, под клейкими ветвями, махровыми червячками рассыпаются тополиные сережки и желтоватые, похожие на семечки из козинаков, ошмётки почек.
Вот такие тополя. Скоро они зазеленеют, и совсем заструится своим клейким, тягучим соком, и запахнут ещё сильнее, ещё пьянее, и вместе с горькой черемухой, сладкой вишней будут кружить мне голову, вращая бесконечные, калейдоскопы ароматов, таких настойчивых, что с утра до вечера они будут колотиться в голове, стучась в виски и затылок, и пропитывать каждый уголочек тела, каждый миллиметр кожи, и валить меня с ног, и успокаивать своим присутствием…
Моя долгожданная весна душит меня с каждым годом всё сильнее, подчиняя меня своей воле. Это тягостное чувство безраздельного рабства чаще всего мучает меня душными ночами, как некогда в апреле….
Лимонно-зеленая, хрупкая береза тихо дремлет под мягким, желтоватым светом голого фонаря. Нет ветра, деревья, паутиной раскинутые по всей детской площадке, спят, иногда ворочаясь, и лишь совсем редко в узлах их ветвей вздыхает ветер. Я стою на балконе. Жарко. Душно. Д-у-у-у-шно…. Мои волосы как рыболовецкие сети, ловят ветер, который тонкой свежей струей льётся вниз от шеи по спине, заставляя вздрагивать почти застывшие капельки пота. Надо мной плывёт чёрно-жёлтое небо, жухлое, как прошлогодняя листва. За чёрным покровом парка мелькаю огни – там плывёт город, там жив Центр Мира.
А здесь всё умерло… Здесь грядой с четырёх сторон стоят чёрные дома, возвышаясь уродливыми башнями с редкими рыжими заплатками вместо окон.
Мне кажется, что я заперта в этих четырёх домах, что я нахожусь в огромном каменном мешке, где почти нет воздуха, а под землей кипит раскалённая магма. Меня запирает апрельская ночь, запирает меня на тысячу замков. Она пульсирует маленькой жилкой у меня на шее и на виске миллионами молоточков, давит тяжёлым бруском нерешённых дневных проблем.
Я ложусь спать спокойно… В этом состоянии апрельской ночи нет ничего особенного – всё как обычно. Я вздыхаю – сон уже почти опутал моё сознание, я запуталась в апрельской ночи, и я понимаю, что ничего не изменилось, что всё так же.
Весна приходит и закрепляется в моём сознании запахами. Так сначала – это запах моря, потом тополя, потом жаркое дыхание ночи, а теперь вот пришествие мая. Май – это такое странное время, где всё перемешивается. В мае сильно пахнет распускающаяся акация. Я хожу домой длинным путём – в обход, только чтобы пройти мимо поворота, где заворачивают трамвайные пути. Где на самом изгибе растёт окрашенный куст акации. Умытая майским дождём, который налетает, обрушивается стеной совсем нежданно, смывает с города липкие тени апреля, охлажденная им акация распространяет вокруг себя сладковато – горький аромат. Почти как от тополей, от него кружится голова, и земля плывёт под ногами, и кажется, будто идёшь по небу, и ты ступаешь по медленно плывущим облакам.
Я вспоминаю сейчас эти свои состояния не потому, что они постоянно сопровождают меня весной, а потому, что пытаюсь закрыть зияющие бреши в воспоминаниях. Или просто не хочу вспоминать неприятные моменты.
Они начались сразу, как только мы встретились после поездки в 9 вечера у школы. Нашим первоначальным решением было пойти на пляж, на дискотеку, но там оказалось всё закрыто. Фантазия убога, когда она развивается при влиянии стадного чувства. Мы пошли в «Шок», дискотеку в клубе «Железнодорожник». Уже одно это говорит о том, что последний звонок был основательно подмочен. Во всяком случае, я пожалела о том, что пошла у компании на поводу. Вероятно, это было из-за того, что я не видела «цели», а бесцельно жить я не могу.
Потом Юлька… Жизнь по-настоящему забывает о справедливости. Мы, те, которые явились на свет, чтобы сглаживать углы, чтобы расцвечивать серые дни, чтобы вносить в массы обывателей живое дыхание свободы, мы больше чем кто бы то ни было подвергаемся ударам. За что нам эта вечная борьба? Спасения от неё нет. Я – «пропащая душа», «лишний человек», я, как и Юлька – «умная ненужность». Подобно моему любимому Есенину, я закончу где-то лет в 30, несмотря на обязывающую работу. Я – поэт, «шальная голова», и очень возможно, что жизнь моя кончится «на простом шнуре от чемодана». Юлька – нет. Это успокаивает меня – она более рациональна и менее романтична. Может, поэтому так была сломлена она там, в тёмном, тонущем в сигаретном дыму и неоновом свете зале, когда она безостановочно тянула пиво и курила Chesterfield без передышки. Я вытащила её оттуда в 12 часов, мы дошли до «Экзотических растений» и долго слушала её монологи о том, что она не пьяна и контролирует себя. Больше меня испугал её неоправданный танец со шкафоподобным парнем из тех, кто вечно трётся в таких злачных местах в поисках подружки на ночь. Потом мы оттаскивали её от него всем скопом, когда поняли, что ситуация выходит из-под контроля.
Я ненавижу жизнь с её глупыми законами, поэтому всеми силами стараюсь противостоять ей. Я привыкла к её ударам и подножкам и делаю всё, чтобы её каверзы не коснулись окружающих меня людей. И это не самопожертвование. Это моё кредо.
Потом мы много пили, готовились к экзаменам, сдавали. До этого момента я не была уверена, стоит ли мне писать об этих днях. Как-то казались они мне мелочными. А потом вдруг поняла, что уходит целая эпоха… Я была изведена бесконечной беготнёй, поисками, учёбой. Борьба с жизнью… Бывают такие минуты, когда я абсолютно уверена в своей удаче, в светлом будущем (правда в ближайшем), в своей везучести, наконец, в том, что я успею сделать всё то, на что, как мне казалось несколько мгновений назад, у меня уже ни за что не хватит времени…
Мне кажется, чтобы стать писателем, я должна начинать где-нибудь в Америке, поскольку там без особых претензий к философии и психологии относятся к творчеству, где моё женское начало позволило бы мне стать автором бульварных бестселлеров, а потом, вернувшись в Россию, абсолютно испорченная словоплётством, стать полу-психологичным, полу-притёртым, но всё же известным Мастером, известным лишь благодаря окружению ошмётков прошлых, любовных трагедий.
К чему я это говорю? К тому, что сама не могу уловить концепции своей рваной повести, в которую заключила жизнь.
В моей памяти всплывают лишь отдельные пятна, радующие или, наоборот, угнетающие моё сознание. Например, моё первое серьезное в жизни пьянство после экзамена по литературе. Но… я этого хотела сама. Одна бутылка пива – и на мою голову будто надели вакуумный колпак, жмущий в затылке. Я лучилась и радовалась, потому что забывала обо всём: о нужном, о ненужном…Заливать глаза вином – вот удел «божьей дудки».
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль…
Это МОЙ ЕСЕНИН. Я больна этим человеком, вероятно, оттого, что судьбы наши схожи. Дина Рубина написала: «В иврите есть такой изумительный оборот «стою родить», то есть уже вот-вот…» Так, я к 4 июня «стояла родить» свой реферат «Личность и общество», но случились преждевременные роды – мой экзамен, поэтому пришлось переводить своё вымученное дитя на искусственное дыхание и лишь готовиться к его дальнейшему развитию. Потом пролетели обязательные, необязательные, вообще не мои… Я готовилась, учила, искала билеты Машке и Магомеду, переписывала учебники – в целом выполняла мелкую работу в школе, хотя меня там уже не ждали. Меня никто никогда не ждёт – я сама всегда прихожу.
Последняя моя встряска – экзамен по химии, который я помогала сдать Магомеду, а по ходу дела – и всем остальным. Я никак не мотивирую своего поступка, я лишь знаю, что должна. Что они мне, дети что ли? Не знаю, должна. Хоть какая-то цель, значит можно жить. Цель требует оправдания, да оно, черт возьми, есть, но углубляться в него не надо. Выходили они в ужасе, никто ничего не знал, они шли как на смертную казнь. Сначала Магомед – там был билет №7, потом Оксанка, за которой я бегала босиком в женский туалет (снимала босоножки, чтобы не просекла химичка). Моё сердце с его желудочками и предсердиями, и клапанами билось о рёбра так, будто это я сижу на экзамене с пустой головой и при несдаче оного могу поплатиться своим будущим.
Они сдали, конечно. А я ушла. Совсем не театрально, быстро под надёжным дождём, разбитая и опустошённая. Мне настолько было паршиво, что я была близка к самоубийству. В моей руке тепло лежало снотворное – нечаянно проглоченные 6 таблеток – и я бы больше не мучалась. Хм… Меня бы откачали, жизнь меня не отпустит, ещё не наигралась.
Мне порядком надоели эти игры в кошки-мышки. Я устала, разбита, я не железная и не каменная, но… кому всё это нужно. Я сама себя принудила носить эту маску боевой готовности, ведь эта маска уже стала моим амплуа.
Ради чего я живу? Ради кого? В моей жизни нет ничего такого, что было бы стимулом моего дальнейшего существования. Существования! – говорю я и смеюсь. Горько и презрительно. Я больше всего не хочу существовать – я жить хочу, жить в свободе и независимости. Но я, увы! слишком подчинена этим людям и этому миру, и освободиться я не могу. Не хочу и не буду.
Больше пугает меня бесцельность моих жертв. Для кого я кручусь? Для себя ли – моя сила воспитывается иным путём. Другие… Товарищи мои, золотая молодёжь, куда подевалась ваша безграничная самоуверенность. Вы, как васильки перед грозой, поникли головой, столкнувшись с серьёзными проблемами, с постигшими неудачами в институтах. Меня ошеломляет эта неподготовленность ко взрослой жизни. Мой же жизненный опыт позволяет мне трезвую оценку мира. Вы тонете, как слепые котята, в мире, где вы одни, и ваши шаги должны быть скурупулёзно обдуманны. Вы принципиальны? Нет, вы глупы, если вы впали в отчаяние. В жизни нужно брать нахрапом, жестким или интеллигентным, но нахрапом. Так делаю я, и никогда не ошибаюсь. Жизнь любит сильных, ей нельзя подчиняться – иначе весь твой путь будет похожим «на фруктовый кефир». Вы зарываете таланты в землю, боясь стать посмешищем, вы принимаете небрежно брошенные жизнью кости. По мне, так лучше голодать, чем есть объедки с её стола. Я не жестока, я объективна. В моих силах раскачать их, а дальше дело человека. Я не лезу в чужие дела, но опускать руки, когда жизнь ещё только коснулась тебя – это путь к гибели.
Через день выпускной, но я ни слова не напишу о нём, это уже другая история, и эти два периода никак нельзя смешивать.
«Нажми на кнопку – получишь результат…» Почему это не так? У меня нет большей мечты – иметь вмонтированный в мой организм, изъеденный совестью и разумом, машину, которая при моём первом же порыве к анализу сложившейся ситуации и вытекающих из неё последствий, чувств и мыслей, немедленно выдавала бы мне результат, вся суть которого умещалась бы в одном слове, из серии «Влюблена», или «Больна», или «Неразумна», а не растягивалась бы на долгие, бесконечные философские исследования с глубоким смыслом…
Да… Пока всё наоборот. Подводя неутешительные итоги своей пока ещё короткой жизни, приходишь к ещё более неутешительным выводам. «Какого чёрта? – спрашиваю я себя. – Тебе всего 16, вся жизнь впереди, и твоё счастье, что ты уже знаешь, какой дорогой и куда идти». Да-а-а, рубеж. Заканчиваешь школу, поступаешь в институт – начинается новая полоса разноцветного полотна, растянутого бог знает насколько. А поскольку я не знаю – вдруг там, через шаг, полотно обрывается, неровно, незадуманно, и с краю торчат обрывками ниток, поэтому и начинаю тыкать на кнопки своего незадачливого существа, но вместо вразумительных ответов, получаю утомительные моральные исповеди. Нет-нет, я не играю в Печорина. В конце концов, я, как любой другой нормальный человек, хоть сколько-нибудь интересующийся состоянием своей души, нет-нет да и загляну в глубину своей сущности…
В высшей степени странно… Я размышляю о своей неразборчивой жизни, лёжа на кровати, покрытой симпатичными (глубоко симпатичными мне) розовым покрывалом с мелкими цветочками, и пиная стену носком. Вокруг меня царит беспорядок: на столе навалены учебники, на полу - с десяток дамских романчиков из тех, которыми хорошо украшать блёклые комнаты – настолько ярки и привлекательны их обложки.
И во всём этом хаосе меня посещают мысли… Например, о том, что я – существо сложное, склонное к рефлексии, плохо себя понимающее. Думая так, я осознаю мелочность своих побед и поражений, в большинстве своём последних, потому что победа, хоть и маленькая, всё равно победа, а поражение всегда имеет особый масштаб.
Они и правда мелочны. Ни к чему они не приводят, ни к какому логическому завершению. Поэтому голова моя и занята (как и многих моих сверстников) смутным анализом, наверное, даже прогнозом неизведанного того, к чему я неизбежно приду после определённого дня…
Я смотрю в окно и думаю: «Вот я влачу своё существование!» И слушая какофонию из птичьих голосов, шума пролетающих самолётов и попсовой музыки, льющейся из магнитофона, я понимаю, какая это тяжёлая, нудная и никчёмная необходимость – жить и делать всё, чтобы эта жизнь казалась хоть немного приемлемой для души.
…И чем больше я думаю так, тем меньше боюсь я смерти и начинаю испытывать к ней уважение за то, что она одним взмахом руки умеет решить все проблемы…
-
-
26.07.2008 в 18:38Написано красиво, особенно начало, и вызывает ассоциации с качественной современной прозой. Почему-то в голову лезет Татьяна Толстая и Улицкая, уже не знаю, почему, и ту и другую я читала очень мало, но с другими сталкивалась еще меньше. Наверное, все дело в хорошем, богатом, я бы сказала "наваристом" языке, наваристом, как бульон, из которого получиться замечательный холодец, но вот суп будет уж чересчур густым.
Начинается все так, как, по сути, должна начинаться длинная история о жизни, любви, расставаниях и встречах, размеренная, полная созерцаний и размышлений, чувств и страданий. Честно, это произведение мне понравилось больше, наверное, потому что оно более прочувствованное, в нем ощущается внутренний мир героя (самого писателя), в нем ощущается веянье событий, ностальгия, грусть, радость, жизнь... Читая, я вспоминала собственный выпускной и горько усмехалась: насколько для меня все это было иначе: не плакала, не грустила, вообще не воспринимала это событие как сколько-нибудь значимое. Я смахнула школу с плечей, как смахивают тяжелый увесистый рюкзак, и вздохнула спокойно только выйдя из шумного и прокуренного клуба на ночную летнюю улицу, под чистое, темно-синее небо и холодный ветер.
А выходит, все может быть совсем иначе. Я не понимала людей, которые плакали на выпускном, я не понимала плачущих родителей, я не понимала шума, вокруг этого поднятого. Теперь, прочитав то, что ты написала, я поняла. Поняла то, что должна была испытывать три года назад, но не испытала.
По сути, это вещь дает очень большой отклик, какой-то положительный заряд, позволяющий ощутить вдруг все ускользающие возможности, бренность жизни, необходимость действовать и действовать постоянно, не жалея себя (что мне порой свойственно). Ты не заставляешь, не принуждаешь, ты рассказываешь - и, читая, поневоле понимаешь, что иначе - никак.
Но, тем не менее, несмотря на все плюсы, есть у прочитанного мною только что еще и минусы. Ты правильно сказала: это "нечто творческое". Не рассказ, не повесть, даже не дневник. Написанному тобой не хватает сюжета и какого-то общего стержня. Да, это просто набор, пусть и очень хорошо написанных, но воспоминаний, перепутанных, смешанных. Не хватает чего-то, что выстроило бы все написанное и придало этому цельность. С одной стороны все гармонично построено, но с другой стороны - многого не хватает. Может быть, потому что слишком многое написано? Потому что есть очень много вещей, которые говоряться, но не аукиваются. Обрывки чужих жизней, историй, у которых нет начала или продолжения, просто кусочки. И кажется, что ты держишь в руках распустившуюся ленточку: начало отрезано, конец теряется в неизвестности.
Из написанного тобой вышло бы одновременно хорошее начало и хороший конец произведения, и в то же время ни начала ни конца бы не вышло.
Мне приходит в голову мысль, что ты, наверное, могла бы писать просто замечательные статьи, которые бы трогали сердца и делали мир лучше. А для рассказов, повестей, романов и прочих строгих форм тебе не хватает, пожалуй, то ли усидчивости, то ли желания тратить на это все уйму времени, сил и средств, то ли - извиняюсь за мои инженерские термины - системотехнического мышления. Проще говоря, способности увидеть историю, которую ты хочешь поведать не просто как всплеск эмоций и мыслей, а как стройную систему взаимосвязанных фактов, и выстроить все это, выбросив те элементы, без которых ничего по сути не измениться, но которые систему очень загромождают, и оставить только принципиальные элементы, чтобы обнажить суть. Как сказал Микельанджело: " [чтобы] сделать статую... нужно взять глыбу мрамора и отсечь все лишнее". То же самое нужно сделать и тебе: взять ворох воспоминаний, которые, казалось бы, все важны и не важны, и взять одну нить и вытащить ее наружу, очистить от лишнего, собрать все нужные факты, немного дополнить, обтесать и написать.
Потому что то, что ты сейчас мне поведала - это не рассказ. Это твоя душа.
-
-
28.07.2008 в 09:22-
-
28.07.2008 в 12:04