Всё-таки жизнь, по крайней мере, моя, удивительное кружевное полотно, сотканное из мыслей, образов, воспоминаний, пухлых, шелковых и глянцевых, шершавых, пыльных и прозрачных. Вся эта аморфная, полуфантастическая масса шевелится, колышется, с легкостью перебрасывая меня с одного периода моей жизни до другой.
К чему я собственно ударилась в эти отвлеченные комментарии. В который раз удивляюсь, как пластична и чувствительна моя память. Отдельные воспоминания, чтобы не быть по забывчивости оправленными в хлам на задворках воспоминаний, жадно и неожиданно резонируют на любое мало-мальски удобное для них проявлений бурлящей вокруг меня жизни. Мои воспоминания вообще очень самостоятельны и непреклонны в выборе тех деталей, к которым они привязываются. Ни одно из них совершенно не считаются с тем, что в них по-настоящему важно мне, какой сюжет или миг наиболее сильно заставляет сжиматься мое сердце. Так, запах обожаемой мною туалетной воды Treselle неизменно сначала ввергает мою память в омут плачевной любовной истории 2004 года, и лишь только лишь потом робким мотивом воскрешает тот пронзительный, упоительно свежий и острый запах наступившего после тяжелой зимы марта. И по сей день рука моя останавливается на секунду, как рука Клеопатры перед последней встречей со змеей, прежде чем нажать на дозатор флакона.
Или изначально отвергнутая музыкальным вкусом песня Бумбокса про «белые обои, черная посуда» теперь одномоментно переносит меня в ушедшие синие прозрачные майские ночи, кухню Воробья, где всегда настежь открывалось окно, и в легком озорном ветре кувыркалась наша жизнь, которую мы по нескольку раз в неделю препарировали в длинных беседах. «Точно так же я не могла бы описать четыре липы во дворе провинциального пансиона, их аромат и улыбку отца на вокзале два года назад, когда я вышла из пансиона, — улыбку смущенную, потому что у меня были косы и на мне было безобразное темное, почти черное платье» писала Франсуаза Саган. Иногда мне кажется, что я именно поэтому так болезненно остро переношу её книги, что сама теряюсь в том же, в чем теряются её персонажи. Даже в эту ночную субботу, обретаясь в темных московских двориках подле Киевской площади, коротая сумерки в компании друзей, разговоров, горького вкуса пива, танцуя с А. вальсы на детских площадках, моя память парила в улетевших днях, в калейдоскопе вечеров, скамеек, асфальтовых полос, грохота электричек и вялых бирюзовых закатов.
Стук колес на железнодорожном полотне, который я слышу 23 года позади своего дома и который, казалось бы, уже не должна различать из общей массы городской какофонии, обрушивает на меня далекое лето 2005, последние два дня перед отпуском, когда я до ночи просиживала в офисе, у меня было 2 огромных тульских пряника, окно раскрывалось навстречу бензиновому запаху города, с которым до меня летел перестук поезда, звавший в дорогу, к морю, которого я тогда так долго ждала. Сейчас я пишу эти строки, за моей спиной в окне небесная канитель из снега с дождем, но плечами я уже чувствую шаги времени, зовущего меня в прошлое, на секунду, на один короткий миг.